В соседних квартирах горел свет, освещая кухонный подоконник. Она поставила граненый стакан на стол с глухим «стук» и наклонилась, чтобы закрыть окно. Она заметила пыльный сборник рассказов Чехова, хотя в предрассветном мраке трудно было должным образом рассмотреть обложку. Алла закрыла дверь на кухню, включила свет и достала турку с самой верхней полки, — у нее дома турка тоже была на самой верхней полке — и поставила ее на плиту, чтобы прогреть. Алла любила запах кофе.
Странно было скучать по Фаддею. Это чувство обескуражило Аллу. Она не хотела зацикливаться на нем, поэтому села читать Чехова, как только закипел кофе.
«И обложки раньше делали другие» — ни к месту подумала она, открывая рассказ «Учитель словесности». Увлеченная книгой, Алла просидела на кухне до рассвета, но этого рассвета не заметила. Читала, не отрываясь.
***
Первое, что захватило ее мысли по пробуждению, была навязчивая идея найти работу как можно скорее. Алла некомфортно чувствовала себя совершенно без денег. Как в детстве. Она надела свое льняное платье, потому что других вещей у нее не было.
— Подожди, так ты замерзнешь, — тут же сказал ей Сёма. Он почему-то понял, что она уходила на целый день.
Его вещи смотрелись на ней очень дурацки: прямые джинсы пришлось закатать, а футболку заправить в них, чтобы не мешалась. Алла накинула поверх кожанку Фаддея и совсем не узнала себя в отражении старого зеркала. Она обычно носила платья, а волосы укладывала лаком. Сёма дал ей совсем немного денег на проезд.
Алла очень долго ходила по городу, посещая каждый ресторан и кафе, но нашла нужное ей место только под вечер. Удача никогда ей не улыбалась. Свою мать она узнала с большим трудом: прямо перед ней стояла слишком худая девушка, совсем немного старше ее самой. Алла встряхнула головой, стараясь сбросить наваждение, но девушка никуда не пропала. Она улыбнулась.
— Я ищу работу, — сказала Алла, едва слыша свой голос. Она почувствовала, как защипало глаза. — Опыт у меня есть: могу стоять на баре или быть в зале.
Ее мать удивленно подняла светлые — как и у самой Аллы — брови. У нее была короткая стрижка каре, так знакомая Алле со старых снимков на пленку.
— О! — только и сказала она. — Я позову администратора.
Ее взяли на работу, почти не раздумывая. В 90-х всегда нужны были лишние руки. Первую свою смену на новом месте она пережила с трудом: сказали работать допоздна, а Алла, как назло, забыла Сёмин номер домашнего телефона.
— Меня, кстати, Ивона зовут, — сказала ей ее мать, а Алла чуть было не ответила «Я знаю». Она узнавала ее в каждом взгляде, вдохе. Алле казалось, что она даже знала, о чем Ивона могла думать в какой-то момент.
В ресторане, убранном в простом стиле, где стояло всего-то десять столов и длинный бар, было странно тихо. Кофе подавали в простецких белых чашках на красном блюдце в белый горошек, что заставило Аллу против воли вспомнить их семейный сервиз. Казалось, такие чашки и блюдца были дома у всех людей на свете.
«Тебе семнадцать, тебе опять семнадцать лет
Каждый твой день рожденья хочет прибавить, а я скажу нет.
Твой портрет, твои дети, я расскажу им о том:
“Дети, вашей маме снова семнадцать, вы просто поверьте, а поймете
потом”».
— Хорошая песня, а? — спросила ее Ивона, усаживаясь на барный стул. Алла заметила новенькое радио, прицепленное под самый потолок. — Только недавно вышла!
— Хорошая, — согласилась она.
«Пусть все будет так, как ты захочешь,
Пусть твои глаза, как прежде, горят
Я с тобой опять сегодня этой ночью
Ну, а впрочем, ну, а впрочем, следующей ночью, следующей ночью,
Если захочешь, я опять у тебя».
Песне было уже двадцать лет. Алла знала ее наизусть, но подпевать не стала — вдруг бы Ивона обратила на это лишнее внимание. Возможно, это было глупым опасением. Никто и подумать не мог, что путешествия во времени реальны.
— Ты и вправду знаешь свое дело, — задумчиво сказала Ивона. — Сколько тебе лет?
— Девятнадцать, — ответила Алла, не прекращая натирать бокалы для виски.
— Со скольки работаешь?
— С пятнадцати.
Ивона удивленно на нее посмотрела, но промолчала. Они закрылись глубокой ночью, и пришлось вызывать такси. В машине было душно, Алла неудобно упиралась коленями в спинку водительского сиденья. На прощание Ивона ее обняла, и Алла на несколько секунд забыла, как дышать. В детстве мать её не обнимала, при встрече только сухо целуя в щеку.
— У тебя красивая мать, — сказал Сёма Алле, как только открыл дверь. — Я видел, как вы курили возле такси.
— Курила только она.
— Без разницы.
И он тут же ушел спать, будто только и дожидался ее возвращения.
***
У входа в больницу она стояла, пытаясь собрать мысли в кучу. Желудок неприятно скручивало, а где-то в легких пекло, как от изжоги. Алла не любила больницы. Она плотнее запахнула кожаную куртку Фаддея и зашла.
Фаддей выглядел заспанно, но немного лучше, чем накануне. Алла нашла поодаль табуретку и села, тут же уставившись в окно. Она еще не решила для себя, как к нему относиться.
— Тебе не стоило приходить, я ужасно выгляжу, — сказал он охрипло, и Алле показалось, что перед ней столетний старик. Но как только она отважилась вновь взглянуть на Фаддея поняла, что он все еще был молод. Настолько, что это никак не вязалось с его тяжелой болезнью. С момента их первой встречи его волосы отросли и больше не напоминали армейский ежик, под глазами, словно грязью, нарисовались синяки.
— Ты выглядишь получше, чем в нашу первую встречу, — немного лукаво сказала она.
— Возможно.
Они молчали. Алла вдруг встрепенулась.
— Ты мне что-то принесла, — сказал Фаддей уверенно. Он нервно теребил край своего шерстяного покрывала, будто ее присутствие очень выбивало из привычной колеи.
— Чехова, рассказы. А то тут у тебя скука смертная, — ответила Алла, уже не удивляясь, что он знал что-то наперед.
Фаддей на нее странно посмотрел. Она впервые видела его настолько растерянным, словно он вдруг забыл свое имя.
— Это точно, что смертная, — сказал он с укором. Его зеленые глаза показались Алле похожими на две старые кувшинки.
С соседней кровати вдруг прохрипел лысый, как колено, дед:
— Эх, молодость! Цени, что она к тебе ходит, на таких девках женятся!
К удивлению Аллы, Фаддей рассмеялся, но смех его больше напоминал скрип старой двери. В ее воображении этот человек все больше отдалялся от того, кого она встретила в дождливый вечер на остановке.
— А я никогда не был женат, — тихо сказал Фаддей, наклоняясь ближе к Алле. — Это же кошмар наяву, представь: ей сорок, а мне все еще двадцать, — он, видно, старался говорить шепотом, чтобы соседи по палате не услышали и потом не разнесли сплетни по всей больнице. Такое чувство, что ему было совершенно привычно рассказывать это кому-то. Алла вдруг подумала, что не всегда сможет разгадывать истории, которые казались загадками со слов этого чудака.
— А на ком-то из таких же, как ты? — вкрадчиво спросила Алла. Она была так близко, что невольно почувствовала запах хозяйственного мыла от его волос.
— Была одна, — Фаддей мягко улыбнулся. — Только вот она все никак не могла вырасти.
Алле почему-то стало грустно.
— Ох, как воркуют, голубки! — вставил тот же дед, обращая на них внимание других посетителей.
— Отстань от детей, осел старый, — фыркнула такая же старая женщина, скорее всего, его жена.
Фаддей снова начал смеяться, но Алле показалось, что ему было совсем невесело. Он опустил подушку, чтобы лечь. Она встала, чтобы уйти, но Фаддей придержал ее за рукав куртки.