— Идём же!
Не выдержав, отец открыл дверь и потянул меня наверх.
Отец вёл меня под руку по красной ковровой дорожке между расступившимися гостями. Я с трудом признавала наш серый и скучный парадный зал. В новой хрустальной люстре и в светильниках на стенах трепетало пламя свечей. Радужные блики кружились на потолке, словно оживляя нарисованных на нём павлинов и цапель. Подновлённые дубовые панели матово поблескивали на задрапированных голубым бархатом стенах. На самых видных местах красовались огромные гобелены со сценами из семейных преданий. Столы, укрытые белыми скатертями с красной обережной вышивкой, ломились от блюд в золотой и серебряной посуде: рябчики в сметане, перепела в клюквенном соусе, фаршированная яблоками утка, тушёные кролики, копчёные кабанчики, карпы, осетрина, печёные овощи, гусиные паштеты и, конечно же, пирог с живыми голубями внутри. О «маленьком» сюрпризе для гостей отец предупредил загодя, боясь, чтобы я от страха не свалилась в обморок. Будто бы я стала пугаться таких глупостей, как птицы в пироге!
Помпезность угнетала. Отец никогда не устраивал празднеств. Он не любил принимать гостей, предпочитая скромное уединённое существование. Да и в этом зале мы бывали лишь изредка, когда орден вынуждал отца отмечать победы хотя бы в кругу близких знакомых. А сейчас… Чтобы соответствовать такой обстановке, мне нельзя совершить ни одного промаха, но я не смогу. Обязательно запнусь о подол или скажу глупость. Все смотрят, даже люди на гобеленах, как будто ждут, когда я ошибусь. Дышать! Дышать глубже! Не показывать страха! Какая же долгая эта дорога!
Жених ждал в дальнем конце зала на небольшом возвышении. Он был невысокий, пухлый, совсем некрепкий, скорее холёный. Одет далеко не так богато, как мы: в короткие ореховые бриджи и такой же кафтан до колена без украшений и бантов. Из-под него выглядывал голубой камзол с накрахмаленным кружевным жабо. На ногах коричневые ботфорты из грубой кожи. Каштановые волосы стянуты на затылке в тугой пук. Зеленовато-карие глаза насмешливо прищурены. На щеках несколько едва заметных шрамов. От бритья, что ли?
Я надеялась, что он будет старше. Говорят, для мужчин постарше молодость жены важнее красоты и ловкости. Что там Бежка советовала? Улыбаться. Улыбаться, даже если на душе скребут кошки и хочется бежать, как от самой страшной тьмы.
Мы остановились у возвышения. Отец подтолкнул в спину. Я присела в неловком реверансе и подняла голову.
— Вы обворожительны, — промурлыкал жених, взял меня за руку и приложил её к губам.
Захотелось отдёрнуться или хотя бы отереть ладонь. Почему он мне сходу не понравился? Это неправильно, никто не должен заметить мою неприязнь. Улыбнулась так, что рот свело судорогой и, потупив глаза, смущённо прошептала:
— Меня зовут Лайсве.
— Йорден Тедеску, — ответил жених, склонив голову набок. Говор-то какой гавкающий, фу! — Весьма польщён знакомством. По дороге я много слышал о вашей красоте и грации, но реальность превзошла мои ожидания. Вы просто фея, чудесная фея!
Я обернулась к отцу. Он повёл плечами и крепко сжал мою руку. Спокойствие внушает? Лучше бы подсказал, что делать.
— Вы тоже… очень мужественны, — с трудом выдавила из себя.
После нудного представления жениха со всеми положенными регалиями и удивительно скупого родительского благословения, отец поспешил вручить самым знатным лордам подарки в знак уважения и жестом пригласил к столу.
— Что ж, с официальной частью покончено, — наплевав на этикет, он задорно подмигнул заскучавшим за время церемонии гостям. — Давайте же начнём пир, пока мы вконец не истомились от ожидания.
Настороженно следившие за нами высокородные расслабились и засмеялись. Отец умел удерживаться на тонкой грани между напыщенностью знати и дерзостью удалого вояки. За это его все любили. Хотелось бы и мне так непринуждённо располагать к себе людей.
Меня усадили во главе стола: по левую руку от отца и по правую от жениха. Гости ели, пили, желали долгой счастливой жизни будущим супругам. Вокруг с серебряными подносами сновали слуги в одежде наших родовых цветов — голубого и белого. Южное вино текло рекой, пенился в кружках эль, перемены блюд следовали друг за другом.
Я теребила под столом край так и не вручённого подарка. При всех как-то стыдно. А вдруг не понравится? Тогда точно засмеют. Йорден на меня почти не смотрел: с кем-то из своих перешёптывался. Надо попробовать завести непринуждённую беседу, попытаться понравиться. Но о чём с ним разговаривать? Не о рукоделии же и нянюшкиных сказках. А больше я ничего не знаю.