- Отстаа-а-а-ань! Вырежьте это из меня! Вырежьте! А-а-а-а-а! – совсем невменяемо кричала Хлоя.
- Отойди, не мешай. Делай только то, что говорю, иначе выгоню, - пригрозила мне бабка.
Я недовольно скривилась, но все же послушалась. Не время ругаться.
- А-а-а-а-а!
- Тужься, дура, тужься, не ори! Кроме тебя самой никто тебе не поможет! И выродку твоему тоже.
Я встала за спиной у бабки и выглянула из-за ее плеча. Уже показались плечики. Последнее усилие!
- А-а-а-а-а!
Багровый комок оказался у старухи на руках. Она передала его мне, и, ловко пережав пуповину щипцами, перерезала ее. Хлоя истощенно распласталась на ложе и закрыла глаза. Малыш молчал, не дышал, как мне казалось. Я взяла ее за пятки и аккуратно хлопнула по спине. Он тут же закашлялся и разразился громогласным криком. Голосом весь в мамочку – это точно.
- Ты чего творишь! А ну-ка шась отседа, - повитуха отобрала у меня младенца и принялась отмывать его от слизи и заворачивать в пеленки. – Тоже мне, деятельница великая нашлась.
Потом протянула его Хлое.
- Во, малец крепкий. Хорошим помощником будет. Держи!
- Уберите, - пробормотала Хлоя севшим голосом, не открывая глаз. – Им отдайте. Ненавижу.
- Да дура ты! – махнула на ее рукой повитуха и уже с чистой совестью вручила орущего ребенка мне.
Я принялась его раскачивать, и он тут же успокоился, мирно засопев.
- Ну чо, все? Так проваливайте. И в следующий раз ищите себе другую повитуху, раз вести себя не умеете.
Да с радостью! Я открыла дверь и позвала нервно мявшегося по улице Ферранте. Лучше бы было, конечно, если бы Хлое дали отлежаться некоторое время, но уж лучше у себя, чем у сварливой бабки. У себя и стены помогают.
Я показала мальчика Ферранте.
- Смотри, у него твои глаза и подбородок.
Малыш и вправду от Хлои взял разве что голос, а всем остальных походил на отца от темных курчавых волос и смуглой кожи до теплых медовых глаз и курносого носа. Хотя, может, с возрастом он и изменится. С малышами никогда не скажешь. Покачав его немного на руках, Ферранте вернул его мне, а сам поднял ослабшую и размякшую Хлою и понес домой.
Хлоя потихоньку приходила в себя. Ферранте старательно освобождал ее от всех забот, кроме кормления. Я старалась приходить как можно чаще, чтобы помогать по дому, готовить еду, стирать пеленки, гулять и приглядывать за малышом.
Я старалась приходить как можно чаще, чтобы помогать по дому, готовить еду, стирать пеленки, гулять и приглядывать за малышом.
Хлоя пребывала в мрачном настроении и каждый раз, когда слышала, как малыш плачет, начинала ругаться или рыдать сама:
- Заберите его! Заберите! Заставьте его замолчать!
- Ну а как ты с младшими сидела? - спросила однажды я.
- Не сидела я с ними, таких даже помню. И не хочу, не хочу, чтобы это повторялось. Не хочу хоронить себя под этим!
- Хлоя, никто тебя не хоронит. Ведь все же хорошо, - пыталась увещевать я ее, но все было тщетно.
И все время мучило предчувствие, что она вот-вот сорвется, устроит что-нибудь жуткое, несмотря на все наши попытки ее оградить.
- Тебе хорошо, а мне ужасно. Жизнь кончена! Я старая дряхлая никому не нужная мамаша, единственный смысл которой - вскармливать спиногрыза.
- Это временно. Совсем скоро он перестанет в тебе нуждаться, и тебе будет жаль, что ты так говорила и потратила все это драгоценное время зря, - я устала ее слушать и ушла с ребенком гулять на улицу.
А через неделю Ферранте устроил маленькую скромную церемонию наречения. До этого он запрещал давать малышу имя.
Через неделю, когда звезды на небе сошлись определенным образом, Ферранте устроил маленькую церемонию наречения – своеобразный единоверческий ритуал, когда ребенку, который уже точно останется в мире живых на сколь-нибудь долгий срок, давали имя. До этого Ферранте запрещал называть малыша хоть как-то по-иному, чем малыш, карапуз или «чудовище», как любила обзывать его Хлоя. Накануне церемонии Ферранте задержал меня на улице перед домом:
- Я все же решил, приходи завтра. Не важно, что у вас другая вера. Ты очень много для нас сделала, и я хочу, чтобы ты стала его заступницей.
- Заступницей?
- Да, тем, кто будет наставлять и защищать малыша, если с нами что-то случится. Это часть ритуала. Завтра в полдень.
- Но я не могу. Завтра возвращается воинство. Микаш будет ждать…
- Тогда решай, что тебе важнее: бросится ему шею в очередной раз или побыть с нами в этот самый важный из дней. Нельзя быть со всеми одновременно.
- А ты стал жестоким.
- Жизнь заставила.
- Я приду. Ведь это бывает всего раз в жизни?
Ферранте улыбнулся и счастливо кивнул, забирая у меня малыша.
День выдался погожий, жаркий. С утра я прибрала в комнате Микаша, чтобы он хотя бы вернулся в чистое, раз уж я не смогла его встретить. И ближе к полудню, одетая в легкую белую тунику, пришла на площадь с разбитым фонтаном.
На торжество собралось всего с десяток человек, только самые близкие знакомые. Где-то за углом, в тени домов я видела таящихся братьев Хлои. Тоже пришли… посмотреть. Видно, родная кровь все-таки оказалась для них важна.
Бледная, мрачная и осунувшаяся Хлоя качала запеленатого младенца на руках. Он захлебывался плачем и никак не хотел успокаиваться.
Рядом на высоком бортике фонтана стояли ведра с водой, миска с разведенной хной, деревянный поднос с постными лепешками для угощения.
Ферранте стоял рядом в праздничном белом балахоне, накинув глубокий капюшон на голову. Увидев меня, он заметно повеселел. Я забрала у Хлои малыша под ее облегченный вздох. Она тут же отстраненно отвернулась и все оставшееся время смотрела в темный проход между домами, где прятались ее братья.
Малыш быстро затих у меня на руках. Мы с Ферранте окунули его в тазик с чистой водой, и проповедник принялся возносить молитвы Единому-милостивому.
- Вверяю твоей мудрой воле и милости это дитя и нарекаю его по своему разумению Родриго Диасом, «Днем славным». Ибо пришел он в наши жизни также, как приходит «день славный» на смену ненастной и полной ужасов ночи. Пускай судьба твоя будет столь же светлой, а воля столь же крепкой, как и имя. Да укажет Единый тебе путь сквозь пустоши суетной жизни, да будет эта женщина, - Ферранте кивнул мне, - Лайсве Веломри, твоею защитой и указующей звездой, когда все остальные светила погаснут.
- Будь славным, мой сын, и будь сильным, - он поцеловал мальчика в лоб, окунул палец в миску с хной и нарисовал у малыша на месте, которого касались его губы рыжую точку. – А ты, Лайсве Веломри, будь ему преданным другом и заступником всю жизнь и даже после нее.
Он также поцеловал меня в лоб и нарисовал рыжую точку, скрепив тем самым наши узы. Родриго, или Руй, как позволил нам ласково называть его Ферранте, крепко уснул. Под сердечные поздравления гостей мы преломили лепешки и испили чистой ключевой воды. Задерживаться на домашнее застолье я не стала, памятуя, что меня ждет Микаш, и убежала к себе под печальный вздох Ферранте.
По моим подсчетам Микаш должен был уже придти с парада, да и аура его, которая только росла и тяжелела с возрастом, прекрасно ощущалась на втором этаже наемного дома, в его комнате. Но когда я открыла дверь, внутри никого не оказалось. Я настороженно сделала несколько шагов, внимательно оглядываясь по сторонам, как вдруг мне на талию легли сильные ладони. Горячее дыхание опалило шею.
- С любовником, небось, миловалась, неверная? – зашептал на самое ухо хриплый голос, требовательные губы щекотали мочку уха, бередили зубами. – Пока я защищал мир от демонов.
- Я же писала, что буду у друзей на празднике. Ты не получал? – замурлыкала я, прекрасно понимая, что Микаш шутит. Скучал, по всему заметно.
- Странные у тебя друзья, - продолжал шептать он, пока я привычно таяла в его объятиях, смаковала его терпкий запах, не в силах думать ни о чем, кроме близости его подтянутого мускулистого тела.
- Ты себя имеешь в виду? – усмехнулась я.
- Каждый раз возвращаясь домой, я боюсь, что не встречу тебя здесь, что ты ушла, ушла навсегда и я больше никогда не смогу ни обнимать тебя вот так, - он так крепко стиснул руки, что даже дышать стало тяжко, - ни целовать вот так, - губы впились в шею, затягивая нежную кожу, от чего по всему телу бежали искры, - ни даже видеть.