- Вы не отправите кого-нибудь предупредить Микаша, что я задержусь? Он, наверное, уже от беспокойства с ума сходит, - набравшись наглости, я снова обратилась к Гэвину.
- Конечно. Только сдержите слово, - он говорил очень тихо, но во всем его облике сквозила явная угроза.
- Не беспокойтесь, я все понимаю. Прощайте!
Я выбежала за дверь, лишь краем уха расслышав, как маршал жаловался недоумевающему мастеру Жерарду:
- Молодежь совсем от рук отбилась. Творят, что хотят, и совершенно ни о чем не думают. Что с ними будет?
Припустила быстрее, пока мастер Жерард не начал задавать вопросы, на которые я не смогу ответить. Забыв об усталости, промчалась по залитым свечным светом, людным улицам Верхнего, нырнула в узкий проход в Нижний и по проторенной за годы дороге устремилась по темным и зловеще мрачным улицам трущоб к знакомой лачуге. Отвернула полог, надеясь, что Ферранте еще не спит.
К моему удивлению, первой, кого я увидела, была Хлоя. Она кормила затихшего, наконец, Руя грудью при тусклом свете единственной лучины. Ферранте собирал на стол скудный ужин. Оба обернулись на меня – воспаленные от пролитых слез глаза Хлои и тревожный проницательный взгляд Ферранте.
- Я вернулась. Ты простишь меня? – первой подала голос Хлоя.
- Я не злилась на тебя.
- Правда? Тогда мы будем друзьями, как прежде?
Я покачала головой и перевела взгляд на Ферранте. Он, похоже, все понял без слов.
- Наши миры не должны пересекаться. Простите, - с трудом выдавила из себя, подбежала и обняла обоих. – Не ссорьтесь больше и будьте счастливы.
- Нет-нет, пожалуйста, я буду хорошей! Я больше никогда…
- Это не твоя вина, Хлоя, Это просто жизнь, - успокоил ее Ферранте и повернулся ко мне. – Ступай с миром и не беспокойся о нас. Мы будем помнить тебя всегда.
Я соприкоснулась со лбом каждого, чмокнула малютку Руя и пошла к выходу. Последним, что я видела в их доме, были текущие по щекам Хлои крупные слезы.
Я снова побежала – сколько набегалась за эту ночь, наверное, больше, чем за всю жизнь. Сердце билось в груди бешеной птицей, разбитая мостовая будто прожигала пятки через сандалии, боль разъедала изнутри, а следом гналось неизбывное чувство вины и страха. Страха за тех, кого я оставляла за спиной, страха за то, что я натворила, пренебрегая правилами и безопасностью, страха перед надвигающейся черной тенью разлуки и одиночества. Почему все так неправильно?
На воздухе резерв восстанавливался быстрее, но усталость и разбитость не проходили, а отчаяние от осознания произошедшего наваливалось на плечи и грозило раздавить, погрести под собой. Слезы уже вовсю застили глаза, боль рвалась наружу сквозь сдавленные всхлипы. Скорее! Скорее домой! Спрятаться от взглядов, от холода ночи, от ощущения надвигающейся беды, которую никому отвести уже не удастся.
Наемный дом, знакомые ступеньки, узкий коридор на втором этаже, такая родная дверь с деревянной табличкой с золочеными рунами «Капитан роты Красноклювов, Микаш Остенский». В темноте не видно, но я точно знаю, что это она. Открыла без стука, почему-то надеясь, что Микаш спит, но надежды разбились, когда дверь распахнулась нараспашку изнутри и он показался на пороге.
- Что стряслось? Где ты была?
- Задержалась по делам. Мастер Комри должен был отправить к тебе посыльного предупредить, что со мной все в порядке. Он не приходил?
- Приходил, но я ему не поверил.
Микаш ухватил меня за локоть и втянул комнату на свет тускло чадившей на столе свечи.
- Ты плакала? Кто-то тебя обидел? Скажи – я разберусь, - градом посыпались вопросы, которых я так боялась.
- Нет, ничего страшного, просто что-то в глаз попало.
- И губы у тебя разбиты, и одежда порвана, и резерв на три-четверти пуст, потому что в глаз соринка попала? – не унимался он.
Я сбежала за ширму и принялась переодеваться:
- Все в порядке. Я упала. А потом сама надумала всякого и расстроилась. Ты же знаешь, на меня иногда находит. Пустяки не стоят твоего беспокойства.
Я уже натягивала камизу, когда Микаш бесцеремонно ввалился ко мне и развернул к себе.
- Скажи, что случилось на самом деле! Тебе больно – я чувствую. Если не можешь, то я просто прочитаю… - он уже касался моего лба.
Я вырвалась и закричала, чувствуя, что не могу больше бороться с истерикой.
- Нет! Ты давал клятву! – я вырвалась, упала на пол и разрыдалась в голос, свернувшись калачиком и подтянув колени к груди. Будто прорвал нарыв, и гной хлынул наружу. И я могла только плакать и стенать, как маленький ребенок.
Заботливые руки подняли меня, словно пушинку, отнесли на кровать и укрыли одеялом. Я не хотела, чтобы он уходил, цеплялась из последних сил, но не смогла удержать. От боли мутилось сознание. Хотелось утонуть, кануть в небытие, чтобы не чувствовать.
- Выпей, - меня приподняли и приставили к губам кружку с водой. – Тише-тише, - меня баюкали, как ребенка. Но больше успокаивал сам голос, запах, знакомые прикосновения.
- Расскажи – станет легче.
- Не станет, не спрашивай. Пожалуйста, не спрашивай ни о чем. Не спрашивай, если любишь.
- Это жестоко: видеть, что единственному на всем белом свете человеку плохо и не знать отчего. Понимать, что со всеми этими наградами, чинами и почестями я все равно бессилен помочь тому единственному, кому хочется помочь. Твоя боль рвет мне сердце!
- Пожалуйста, - я разлепила горевшие веки и увидела встревоженное лицо Микаша прямо над собой. – Не надо ничего делать – так будет только хуже. Просто обними меня.
Он послушно лег рядом и прижал к себе крепко-крепко. Я уткнулась носом в его широкую грудь и чувствовала, как его рубашка мокнет от моих слез. Но все равно так было намного лучше.
- Пообещай! Пообещай, что мы никогда не расстанемся…
- Мы не расстанемся, пока ты сама меня не прогонишь.
В полной безопасности его сомкнутых рук я обмякла и, устроившись удобнее на его плече, уснула.
========== 17. ==========
Настала тоскливая пора. Даже смены времен года не бодрили и не радовали. Все мои дни были заняты штудированием книг, медитациями, молитвами и выступлениями перед народом. Я наконец-то взялась за голову, по мнению моих учителей, старалась догнать и обогнать Джурию в науках и Торми в упражнениях на гибкость и расслабление, хотя по сути чувствовала, что отстала от них лет на сто и никогда не сравняюсь. Наверное, мастер Жерард был во всем прав, когда требовал, чтобы я занималась только учебой и не отвлекалась на другие вещи. В конце концов ничего хорошего никому моя дружба и помощь не принесла, как в общем-то и всегда.
Джурия научилась слушать мать-землю Калтащ, легко, по своему желанию, в любое время. Для этого она изнуряла себя голодовкой и непосильной физической работой, чтобы на переделе физических сил приблизиться к своему божеству. Странно оно работало, конечно, превратив красивую пышную девушку в изможденное существо – обтянутый сухой пергаментной коже скелет с выпирающими узловатыми суставами, впалые щеки и заострившиеся скулы выглядели жутко, густые волосы большей частью вылезли, оставив лишь куцый мышиный хвост. Передвигалась медленно и плавно, будто сомнабула в глубоком трансе. И речи ее стали странные, певучие, похожие на баллады из глубокой древности, с высокими звенящими словами, полными мрачного тайного смысла. Не похожа на себя, даже на живого человека не похожа, будто ходячий мертвец, и только карие глаза светятся мерцающим потусторонним светом, словно она уже пересекла границу видимого мира и стала бесплотным духом.
С Торми и вовсе творилось что-то невообразимое. Сколько мастер Жерард с ней не воевал, она не прекратила свои похождения с молодыми Стражами. Пропадала по ночам, а иногда и вовсе просила нас с Джурией переночевать где-нибудь в другом месте во время ее очередного рандеву. Потом весело рассказывала нам обо всем этом в таких интимных подробностях, что Джурия затыкала уши, а я стыдливо краснела, словно девица-недотрога. С каждым годом приятелей на ночь становилось все больше, в конце концов она связалась с развеселой компанией, славящейся распутными нравами и буйными гулянками навроде тех диких экстатических оргий, которые описывались в книгах по истории, как мистические религиозные ритуалы древних племен – сумасшедшее буйство первозданных стихий.