Малый Совет донимал постоянными отчетами, стараясь хоть как урезать финансирование. Ни для кого уже не было секретом, что казна пуста и золота не хватает даже на ведение войны с единоверцами. Будто все страшные видения из детства об умирающем мире начали сбываться. Город мрачнел с каждым днем, увядание и тлен витали даже в свежем весеннем воздухе. А еще страх, очень много страха, который стал осязаемым даже для тех, кто телепатией не обладал.
Бесконечная череда предательств среди Стражей, армия маршала Беноччи попала в засаду и была вырезана под корень, подозрительность повсюду, слежка за каждым, аресты по малейшему подозрению… Город погрузился в пучину отчаяния. А волны непрекращающихся боев подкатывали уже совсем близко, захлестнув весь юго-запад континента и прорвавшись даже в северней, в большую и сильную Веломовию. На Авалоре дела обстояли не лучше: священный остров, как саранча, наводнили проповедники, баламутили простой люд, вербовали легковерных, устраивали покушения на знать. И Совет будто впервые очнулся, уверовав, что коленопреклонные простолюдины могу представлять серьезную угрозу. Повсюду возводились эшафоты, частоколом с отрезанными головами обрастали центральные площади, Стражи забывали уже о своем опрометчивом милосердии, резали единоверцев без разбора, как раньше демонов, но время было упущено. Это чувствовали все, не только дальновидный Жерард. Теперь голова болела о том, как бы перевести проект в более безопасную и богатую Норикию. Ведь именно он и станет спасением, когда ничего уже не останется.
Жерард писал письма королю и влиятельным господам, не надеясь уже на недееспособный Совет. Прилагал рекомендации, подбирал слова, чтобы описать проект в наиболее выгодном свете, тайно встречался с нужными людьми. Пока все тянулось, как улитка, медленно, все требовали успешных результатов. В принципе, Джурию с Торми оставалось отшлифовать совсем чуть-чуть, а вот с Лайсве ситуация никак не хотела проясняться, поэтому устраивать открытые демонстрации было опасно и непредсказуемо.
В этот день Жерард после учебы забрал Гизеллу к себе в лабораторию - на Пиллар в присмотре за ребенком полагаться было нельзя, пускай даже девочка выросла уже большая и самостоятельная. Лабораторию и ее работников Гизелла полюбила как друзей и с радостью проводила там время, дожидаясь, пока Жерард освободится, чтобы погулять с ней парке перед сном. Утренние и вечерние прогулки были их маленьким каждодневным ритуалам, когда девочка щебетала счастливо, рассказывая обо всем, что приходило в ее милую головку. Жерард прислушивался внимательно, чтобы вовремя заметить опасные сорняки и выполоть их до того, как они станут проблемой.
Сегодня они задержались. Возвращаться не хотелось. В воздухе томилась весна, и пахло необычайно сладко, этот дурманный запах будто отдалял все заботы и тревоги, заставляя в кои-то веки не думать о будущем, а ценить каждый момент. Домой пошли уже затемно, когда Гизелла устала так, что Жерарду пришлось посадить ее к себе на шею. Тяжеленькая, а ведь еще совсем недавно была как пушинка!
Жерард слишком расслабился, чтобы сразу заподозрить, что дома что-то не так. Странная темнота, слуг нет, и только шорохи, звуки.
- Мама-мама! - простодушно позвала Гизелла, соскочив с отцовской шеи, и побежала на поиски Пиллар, совсем забыв от усталости. - Мама!
Вместо задорного крик вдруг стал испуганный, взбудоражил. Жерард забежал в темную столовую, и там в неярком свете заглянувшей в окно луны он увидел Пиллар. Точнее ее стройные ножки - главный предмет ее гордости. Очередной ушлый ухажер - Жерард никогда их не считал и даже не запоминал толком - разложил ее прямо на обеденном столе, задрав юбки, и наяривал так, что деревянные ножки отбивали дробный ритм по полу.
- Мама-мама, он делает тебе больно? - испуганно спрашивала стоящая рядом Гизелла.
Жерард тут же опомнился, ухватил ее за руку и вытолкал за дверь.
- Почему ты не спасаешь маму! - Гизелла накинулась на него с кулаками.
- Спасу-спасу, обязательно спасу, а ты беги спрячься в своей комнате от злого дяди, ну же, - она послушно взлетела по лестнице на второй этаж.
Жерард благодарил всех богов, что она ничего не поняла и очень надеялся, что детская память скроет все зыбким туманом, чтобы потом и следа не осталось от этого срама!
Он стремительным шагом направился обратно в столовую, схватил незадачливого любовника, размякшего после утех, за шиворот и пинком вышвырнул за порог собственного дома, как выбрасывают шелудивых псов.
Когда вернулся, Пиллар спрыгнула со стола и принялась оправлять юбки, нарочито демонстративно.
- Что должна означать эта выходка? - он говорил холодным шепотом, боясь потревожить Гизеллу.
- Ну пораскинь мозгами, ты ведь такой умный, - отвечала она с томным придыханием.
Да, может, парочку раз Жерард и замечал, что она пытается то ли соблазнить его, то ли воспалить ревность, но все это выглядело настолько нелепо…
- У тебя горячка? Помутился разум? Та старая болезнь возобновилась? - у нее было их несколько - по крайней мере те, которые лечил Жерард, не желая, чтобы кто-то посторонний знал о ее срамных болячках.
- Ты моя единственная болезнь, от которой никак нельзя избавиться.
Жерард вскинул брови. Открытое противостояние в их достаточно прохладных отношениях было чем-то новеньким, впрочем, не трогало его настолько.
Пиллар подошла плавной подходкой, нарочито виляя широкими бедрами, обхватила его за шею одной рукой, а второй провела по его щеке и остановилась на краешке губ. Опаляла горячим дыханием кожу, склонялась так низко, что пышная грудь едва не вываливалась из глубокого выреза, сверкая темными ореолами сосков. Жерард решительно отодвинул ее от себя.
- Да делай ты, что хочешь. Только чтобы Гиззи не видела и не знала, какая у нее мать.
Распалялась она, явно задетая отказом.
- О, а ты надеешься, что хоть чем-то лучше меня, курильщик опия и интриган? Думаешь, я не знаю о твоих делишках? О том, как ты устраняешь конкурентов и неугодных, чтобы занять более высокое место в Совете? Или о том, что ты подкупом и обманом собираешь народную поддержку для своего маленького борделя, который ты ради приличия зовешь «лабораторией»? Или, быть может, о том, что ты как крыса готовишь побег с тонущего корабля, кинув свой родной орден ради спасения? Ты можешь обманывать кого угодно, но я не слепая.
Жерард задержал на ней уставший взгляд:
- Все, что я ни делаю, я делаю на благо ордена и всех людей. Ради общего блага – победы в этой затянувшейся войне – я готов поступиться всем. Сейчас не время думать о совести и милосердии. Пройдут года, и никто не посмеет меня осудить. Я спасу этот слетевший с катушек мир до того, как он рухнет в демонову бездну. И никто, ни ты, ни строптивая девчонка, ни даже ее непокорный бог-покровитель не смогут меня остановить.
- Какой же ты напыщенный! Самомнение не жмет? Боюсь, спасать мир тебе придется где-нибудь в другом месте, потому что я всем расскажу, какой ты на самом деле. Никуда я за тобой не поеду. Уйду!
- Уходи, - Жерард безразлично пожал плечами. Ну пустит еще один слушок, ну нажалуется своим многочисленным поклонникам – да что они вообще смогут сделать, особенно сейчас, когда уже никому ни до каких приличий и благодетелей и дела нет. Напасть из-за угла, как какие-то бандиты? Да у всех этих «прожигателей жизни» кишка тонка. – Хочешь, выхлопочу нам развод?
- Нет. Я заберу ребенка, и ты будешь отдавать нам на содержание все золото, которое тебе удается выжать со своих покровителей, - она нагло сощурилась в его сторону, снова подошла и принялась теребить его за воротник. – Приучать моего ребенка ко всяким извращением я тебе не позволю.