— Спросите у Джанджи Бонга, хозяина «Кашатри Деи»! Спросите… — его уже выволокли в прихожую, а оттуда на улицу.
— Уповаю, что все совсем не так плохо, как кажется, — с ошарашенным видом обратился Жерард к оставшемуся для сбора подписей главе патруля. — Он, конечно, вел себя странно в последние дни, возомнил себя тут начальником, писал отчеты в Совет о том, чего не было. А теперь вот эти смехотворные обвинения… Да я в последнее время тут даже бывал не так часто. Жена только вчера родила. Первенца. Девочку. Такое чудо!
— Поздравляю от всей души, — суровое лицо патрульного чуть просветлело.
— Мастер Пареда чист перед Кодексом Безликого, как младенец, — старик в углу поднялся со стула, и тут же все замолкли. Высушенный голос скрипел, как ржавые петли. — Благороднее и честнее человека не сыщете. Не его опий.
— Спасибо, Бержедон, — Жерард положил ладонь на его плечо. — Истинные друзья познаются только в беде, но не стоило… право, ты слишком стар и хрупок для таких пустых волнений. Лучше присядь, нет, не на стул, там не удобно — на диван. Наши гости уже уходят, — все выжидательно посмотрели на пару на диване.
Женщина встала первая и потянула упирающегося мужчину за рукав. Когда они поравнялись с Жерардом, мужчина вырвался и заглянул ему в глаза:
— Вы должны мне денег!
Жерард вскинул брови и пожал плечами:
— Я вам расписки не давал. Спрашивайте с тех, кто вам что-то обещал.
Женщина снова потянула его за рукав:
— Ну же, пойдем, власть сменилась, не видишь? Ничего уже здесь не светит, — расслышала ее шепот.
Они, наконец, ушли, и я очень надеялась, что навсегда. Жерард и остальные книжники подписывали какие-то бумаги.
— Как вы думаете, есть шанс, что все уладится? — спросил он, когда пальтрульный уже собирался уходить.
— Я бы советовал вам подыскать нового помощника. От опиума у них часто ум за разум заходит. Но на вашей репутации это никак не отразиться, даю вам слово. Здоровьичка вашей жене и новорожденной, — ответил патрульный и откланялся.
Жерард подошел к скромно приютившемуся в углу дивана Бержедону, взял его за руки:
— Спасибо. Правда, не стоило себя марать об это.
— Нет, это вам не стоило. Я все сделал, а ваши руки остались чистыми — как надо. И теперь вы спокойно можете приниматься за дело. Жаль только, что больше помогать вам я не смогу, — ответил старик и устало опустил подбородок на грудь.
— О чем речь, старина, ты же всегда будешь рядом, — Жерард расчувствовался и обнял его, а потом вернулся ко мне.
Остальные книжники смотрели на нас с заискивающими улыбками, готовые отозваться на любую просьбу и услужить всем, чем можно. В дверь постучали.
— Густаво! — властно окликнул Жерарда, и паренек бросился открывать.
Все снова встрепенулись, явно ожидая возвращение патруля, но вместо него в гостиную вошел молодой купец в характерной короткой куртке и красном берете. Под мышкой он нес большую картину в тонком черном подрамнике.
— Пришлось побегать, но я нашел! — счастливо сообщил он.
Жерард кивнул и поманил купца за собой. Я пошла следом. Мы очутились в той самой комнате, откуда выходил неучтивый помощник Жерарда. Им оказался небольшой кабинет с неуютно расставленной мебелью, так, что внутри втроем было тесно. Мы постоянно сталкивались либо натыкались на шкафы, стол или стулья. Я присела на один из последних, и сразу стало легче. Жерард снял со стены пеструю картину с полуголыми пастушками, при виде которой мой отец, наверняка, сгорел бы со стыда и приказал сжечь в камине. На место нее купец повесил новую, причудливую. Пустыня. Желтый песок перетекает в красный, вздымается величественными волнами, огибает сиротливо-голые скалы, черными щупальцами тянутся к синему-пресинему небу сучковатые окаменелые деревья, тени играют ломаными гранями.
— Вызывает кошмары? — спросил Жерард, заметив, что я внимательно разглядываю.
— Нет-нет, что вы. Очень таинственно и чарующе. Я видела ледяную пустыню Хельхейма. Она плоская и холодная, совсем не такая. А настоящей, признаюсь, ни разу не видела, хотя очень бы хотела, — с охотой ответила я.
— Я свожу как-нибудь, это тут совсем недалеко. Нет, не эта пустыня, что на картине — это реликтовая Балез Рухез, на границе между Савальни и Муспельсхеймом. Больше нигде таких нет. Я рос неподалеку, а потом из-за войны мне пришлось уехать. До сих пор скучаю по этим видам, — широко улыбаясь, объяснял он.
Купец нетерпеливо закашлялся:
— А что с этой делать?
— Да что хочешь. Выбрось или перепродай — только с глаз моих убери, — отмахнулся Жерард, отсчитал ему несколько золотых момент и выпроводил к поджидавшему за дверью Густаво.
— Что ж, — Жерард потер ладони. — Теперь мы можем поговорить в спокойной обстановке наедине. Хочешь что-нибудь спросить?
— Угу, — кивнула я, сняла с головы платок и принялась перебирать его в руках. Страшно как-то. — Это ведь правда не вы опиум подбросили?
— А ты как думаешь? — с вызовом ответил он. Я подняла взгляд и встретилась с его внимательными ореховыми глазами.
— Не знаю, — я уронила платок и наклонилась, чтобы его поднять, но Жерард оказался проворней: поднял его вместо меня и отложил на стол. Пришлось говорить, бегая взглядом вокруг да около. — Я не очень хорошо разбираюсь в людях. Несколько раз доверялась не тем и платилась за это. Вот хорошего, пожалуй, самого лучшего человека в моей жизни долго разглядеть не могла, а теперь он ушел. И я не знаю, вернется ли. Плохие хорошо притворяются и делают все, что ты хочешь, пока не добиваются нужного, а хорошие… они такие, как есть и не стараются себя приукрасить, поэтому их трудно признать.
Глупость запредельная, зачем я вообще это говорю?
— Я тебя понимаю. Вроде вот тоже думал, человек взрослый, тертый калач, а тоже обманулся. Думал, Рамиро мне друг и соратник, а он попытался отнять мой проект и еще обвинил невесть в чем, — он печально улыбнулся. — Но все равно нужно верить, чтобы жить. Без веры мы все безликие полые куклы.
Надеюсь, не обиделся на мою мнительность?
— Если больше вопросов нет, то теперь я бы хотел узнать, что ты скрыла от Совета, — он навис надо мной и заглянул в глаза. Я попыталась отстраниться, сложив руки на груди, но он не позволил и хорошенько меня встряхнул. — Если ты не будешь мне верить, то ничего не сработает. Все, что мы тут делаем, зиждется на искренней вере и доброй воле. Если ты не можешь, скажи, тогда я не буду надеяться. Ну же, обещаю, ничего из сказанного, не выйдет за пределы этой комнаты. Я не буду ни смеяться, ни упрекать. А в замен расскажу тебе свою тайну. Ну как, по рукам?
Я нерешительно пожала подставленную ладонь. Только заметила длинные тонкие, очень гибкие пальцы, чем-то странно напоминавшие паучьи лапки.
— Я действительно курил опий, — спокойно произнес Жерард.
Я вытаращилась и попятилась в двери. Демоны! Ну сколько раз еще я буду попадаться на неискреннюю доброту?!
Жерард не преследовал. Повернулся к своей странной картине и бродил взглядом по ребристым бороздкам на песке. Я могла уйти, но не ушла. Как тогда с Ходоком. И быть может, быть может, эти глупости вовсе не глупости, а дорога, которая куда-то ведет, и мне нужно пройти ее до конца без страхов и сожалений?
— В детстве, когда только началась эта война, я видел сон, — глухо заговорил Жерард, погружаясь в воспоминания. — Мир накрывала тень, которая губила все живое на своем пути. Этой тенью были единоверцы. Я отчаянно искал спасения и нашел его. Это был источник, огромный фонтан в центре мироздания. В нем обитали три пророчицы Норны: Урд, та, что корнями уходит землю, зрит минувшее и ткет нить судьбы, Скульд, что выходит из морской пучины, зрит грядущее и оплетает нитями долга; и Верданди, та, что парит в небесах, зрит нынешнее и указывает путь. Их воля была связана с богами, Повелителями Стихий, руководила ими, но они же были глазами и ушами высших сил в мире людей. Только они, Повелители, объединившись смогли усмирить тень, разорвать ее в клочья и разогнать обратно по закоулкам мироздания. И я стал духом огненным, тем, что привел, взрастил и помогал им везде, где мог.