Сладкоголосая весна была уже на изломе, когда Жерард объявил, что вскоре нам предстоит важное общественное мероприятие. Чтобы создать у народа возвышенный и светлый образ Норн, мы должны были совершать на публике благие дела и даже чудеса. Мне не очень понравилось, как это прозвучало, уж слишком похоже на шарлатанство, но Жерард объяснил, что так нужно, пока мы не почувствуем уверенность. К тому же благие дела всегда остаются благими вне зависимости от того, насколько их природа чудесна.
— Как можно так легкомысленно к этому относиться? От нас будут зависеть жизни людей. Это такая ответственность, — я никак не могла увещевать свою совесть.
— Напротив, от вас ничего не зависит. Все уже обговорено заранее, — горячо уверил Жерард. — И не надо, пожалуйста, вникать глубоко и переживать. Все эти публичные встречи совсем не об этом, вам нужно просто завоевать популярность, сыграть роль, а
Торми с Джурией заняли безучастную позицию, а у меня одной отбиваться не хватило сил и уверенности.
Нас с торжественной процессией книжников отвели на казнь в полдень первого дня лета. Мрачная, пустынная площадь для наказаний находилась позади дворца Судей, с противоположной стороны от городка книжников. На нее выходило множество окон и балкончиков близлежащих домов. Во время казней здесь собирались любопытные до зрелищ толпы, стражникам приходилось сдерживать их напор, не давая подобраться к эшафоту слишком близко.
Сегодня там были установлены виселицы. Шеренгой возле них выстроили заключенных со связанными за спиной руками. Стражники расталкивали толпу, чтобы пропустить нас вперед. Все разглядывали нас с любопытством, я слышала бродившие по толпе шепотки. Жерард примерно описал, кого из осужденных мы должны помиловать высшей волей богов, проводниками который мы служим. У каждого из них будет зажат в ладони лоскут ткани в цвет наших платьев, по ним-то мы и узнаем. Но прежде мы должны коснуться каждого приговоренного и сделать вид, что впадаем в трас. Закрываем глаза, вздрагиваем, глубоко дышим, вещаем не своим голосом… Я решила, что притворяться так не смогу, а просто прочитаю мысли каждого. Это будет гораздо меньший обман.
Вначале шла Джурия, как самая старшая и старательная. Касалась подставленных лбов, запрокидывала голову, вращала глазными яблоками, а потом говорила глубоким грудным голосом. «Нет, нет, нет». И на четвертый раз было облегченное «да». Изможденная женщина в серой, как и все остальные заключенные, хламиде облегченно улыбнулась, откидывая со лба сбившиеся в колтун грязно-пепельные волосы.
— Хвала милосердной матери Калтащ! — она воздела руки к небу и воскликнула загрубевшим, но все же торжественным голосом. Морщины разглаживались прямо на глазах, а тени растворялись в белизне кожи.
— Слава Калтащ! — заворожено повторила толпа.
Джурия смиренно улыбнулась и спустилась вместе с освобожденной с эшафота.
Следующей пошла легкомысленная и бесшабашная Торми. Она вообще о заключенных не думала. Хотела отделаться поскорей, чтобы убежать к каким-то своим друзьям в город. Подходила к каждому, брезгуя даже прикасаться. Просто закрывала глаза, кружилась, а потом качала головой. Замерла она возле парня лет восемнадцати. По виду было ясно, что он знает об исходе и даже не притворяется удивленным. Просто ждет, также скучая, как сама Торми.
— Слава грозной, но справедливой Седне! — крикнул он зычно, чтобы поскорей закончить.
Но толпа вроде не заметила, вторила ему, как и той изможденной женщине. Ликовала свершившемуся милосердию. Настала моя очередь. Я глубоко вздохнула, скапливая как можно больший резерв внутренних сил. Мне понадобится все, что есть. С пустым разумом я поднялась по деревянной лестнице. Подходила к каждому, заглядывала в глаза, касалась головы и бродила по мыслепотокам. Жерард был в чем-то прав, не стоило, я оказалась не готова. Здесь все совершали злодейства, иных судьи-телепаты оправдывали, тщательно изучив их дела. Мне до их опыта было как до Нифльхейма. Я видела только наружный поток всякой мерзости: грабежей, насилия, убийств, бунтовщической злобы. От разворачивающихся картин мутило, но я старалась оставаться беспристрастной. Представляла себя Высоким Судьей, правда, они при этом прятались за маски.
Я уже думала бросить дурное занятие, как столкнулась взглядом с ней. Передо мной будто встал призрак повзрослевшей Айки, девочки-единоверки, которая погибла, защищая меня от своего сбрендившего товарища. Этой было лет четырнадцать на вид. Невысокая, худая, как тростинка, но с невероятно живым, пускай и перепачканным личиком, огромными искренними, как у собаки, янтарными глазами, пухлые губы надтреснуты, видно, били. Темно-каштановые волосы заплетены в растрепавшуюся косу и знатно припрошены пылью. Я смотрела на нее слишком долго и пристально. Нависла гнетущая тишина. Кажется, вся площадь следила за мной, затаив дыхание. Я положила руку девочке на лоб. Она не выказывали ни страха, ни почтения, словно не боялась смерти вовсе. Наоборот, смотрела на меня с вызовом, едва заметно ухмыляясь
Как я и думала, ничего особо страшного она не делала. Ну да, забралась в несколько домов, срезала несколько кошельков в толпе, тягала у торговцев еду. Но все же не по злобе, а от ужасающей нищете. Коренная эскендерка, жила в, наверное, самом неприглядном квартале нижнего города, в крохотной грязной лачуге, где едва умещались на ночлег она и ее шесть старших братьев. Родители давно умерли. Чтобы не умереть с голода, ей пришлось воровать с самого раннего детства. Да и не было того детства на самом деле.
Я еще раз осмотрела ее руки: голубого лоскута там не было. Пришлось ее оставить. Я и дальше всех читала, стискивала зубы, уже почти достигла предела, вот-вот кровь носом пойдет. Лоскут в руке последнего мужчины я заметила еще до того, как к нему подошла. Этот тоже не боялся, одаривая меня уже в открытую самоуверенной ухмылкой. Он был подтянутый, по виду вполне себе приличный, не скажешь, что преступник. Лицо холеное и гладко выбритое. Только взгляд какой-то мутный. Ох, не стоило мне его читать! Едва не вывернуло прямо при всех. Кровь вязкой струйкой потекла из носа. Негодяй аж облизнулся. Я отвернулась, все еще содрогаясь внутренне от тех картин, что мне открылись. Снова посмотрела на девчонку-воровку. Она улыбнулась одними губами, приоткрыв верхние зубы с едва заметной щелью между ними. Голубоватая дымка сгущалась вокруг нее, звала. Я прекрасно понимала, что воровка специально передо мной заискивает, но та тварь с лоскутом была еще хуже. Я решительно развернулась и подошла к девчонке.
— Слава Безликому, защитнику слабых и угнетенных! — выкрикнула я.
И тут же в лицо дохнуло прохладным ветром.
— Слава Безликому! Безликий ведет нас, Безликий наставляет нас, вся наша жизнь — служение ему! — вторила толпа уже по инерции.
Воровка хитро и будто дразня щурилась в мою сторону.
— Глупая — пожалеешь! — шепнула она мне, и как только палач развязал ей руки, сбежала с эшафота и растворилась в толпе.
Бесновался осужденный, которого я не спасла, изрыгал проклятья. Кричал, что мы его подставили, все обман. Уже и броситься на меня хотел. Хорошо, что стражники удержали. Жерард подскочил ко мне, схватил за локоть, стянул с эшафота и увел подальше от чужих глаз. Мы долго шли, чуть ли не бегом, пока не оказались в приличном квартале, спрятались в тени между домов.
— Ты что натворила? Мы же условились! Ну зачем, зачем ты взялась их читать?!
— Вы же сами хотели, чтобы все взаправду было! И он… он просто… — у меня не хватало ни слов, ни дыхания.
Жерард колотил меня по щекам, совал под нос флакон с нюхательной солью.
— Тебе просто надо было его помиловать и все. Не лезть, не проникать глубоко. Теперь будет куча проблем с его покровителем. Наши дела совсем не об этом, наша цель — не спасение одного единственного человека, а всех людей Мидгарда. Ну разве ты не понимаешь? Ты из всех?!
— Это вы не понимаете, — я немного пришла в себя и вырвалась. — Он душегуб, насильник. Скупал маленьких мальчиков из работных домов и издевался над ними, а потом кастрировал их грязным мясницким тесаком!