Я прочертила пальцем линии от старого кладбища к булавке у южной стены и потом к воротам на противоположном конце города.
— Логично?
Микаш задумчиво почесал затылок, явно побаиваясь вновь обидеть меня резким словом.
— А ты не пробовала вначале проверить места в верхнем городе, — Микаш указал на булавку недалеко от главных ворот.
— Пробовала. Я здесь все обошла-обсмотрела уже раз сто. Тут брусчатка, рядом стражники в дозоре. Не могу же я при них отколупывать камни из мостовой, да и мастер Комри вряд ли бы стал этим заниматься. И даже если в нижнем городе не окажется никакого потайного хода, я бы все равно хотела там побывать. Здесь я уже все наизусть выучила.
— Хорошо, раз уж я дал слово, — проворчал Микаш. — В любом случае это лучше, чем если ты пойдешь туда одна, а ты пойдешь…
Я хлопнула в ладоши от радости, обняла и поцеловала его в щеку. Он подхватил меня на руки и деловито понес обратно к кровати.
— Надеюсь, мне не придется драться с толпой тамошних головорезов, — пробормотал он, уже стягивая с меня камизу.
— Мы будем тихо, как мыши, — засмеялась я, целуя его за ухом.
Утром мы нацепили длинные до пят балахоны из грубого сукна с глубокими, скрывающими лица капюшонами. Микаш вооружился до зубов: коротким мечом, кинжалом, метательными ножами, короче, всем, что можно было спрятать под бесформенную одежду. Даже мне вручил пару ножей, просто на всякий случай. Я измазала щеки в саже, чтобы выглядели грубее. Ну а вдруг кто капюшон заглянет? Волосы-то не видно, а вот по лицу легко понять, что перед тобой девушка.
Мы вышли рано. Лавки еще не открылись, улицы были пустынны и тихи. Многие еще только доедали завтрак, а кто-то и вовсе спал. Мы быстрым шагом спешили к воротам в нижний город. Микаш сказал, что вернуться надо до темноты, иначе точно в заваруху попадем и придется драться. Тут уж не поспоришь, с наступление сумерек у всякой шантрапы вся жизнь и начинается, совсем как у демонов. А ну как у лиходеев и ауры не человеческие?
Я поежилась и спряталась за спиной у Микаша, пока он показывал стражнику знак ордена и командирскую грамоту. Нас пропустили без очереди. Стражники отдали честь и заставили толпу на другой стороне ворот посторониться. Послышался недовольный ропот, посыпались завистливые взгляды. Видно, бедняки и спали гораздо меньше нашего. Микаш схватил меня за руку и пошел настолько широким шагом, что мне пришлось догонять бегом. Только за углом улицы он остановился и дал мне перевести дух.
Здесь город стал совсем другой: темный и мрачный. Обветшалые постройки из трухлявых бревен, убогие глинобитные хибары с холщевыми занавесками вместо дверей. По мостовой тонким ручейком текли нечистоты. Как назло солнце обдавало жаром, как на сковороде, и смрад помоев бил в нос до тошноты. Голова шла кругом.
Жизнь здесь кипела, несмотря на ранний час. Куда-то спешили мужчины в сношенных, пузырящихся на коленях шароварах, женщины в замызганных передниках громко и непристойно ругались либо тащили куда-то помятых и полусознательных мужчин. Дети в одних набедренных повязках копошились в подворотнях, орали, дрались. Краем глаза я успела ухватить, как небольшая стайка мальчишек игралась с грязным собачьим черепом! Никогда не думала, что эта часть жизни настолько ужасна!
— Не верти головой по сторонам, как флюгер. Ты привлекаешь внимание, — шепнул мне на ухо Микаш.
Сам он заметно ссутулился и двигался нарочито тряско, вразвалочку. Ни дать, ни взять один из здешних забулдыг. Я тоже поспешила вжать голову в плечи.
— Не беги, не показывай, что боишься — иначе сожрут, — продолжал наставлять Микаш. — Не удивляйся, когда смотришь по сторонам, а повторяй за всеми.
Я шла за ним и с сожалением понимала, что не запоминаю дорогу и вообще во всем полагаюсь на него. Что-то он делал со мной. Это ощущение, что я как за каменной стеной, что он сам обо всем позаботится и защитит, а мне лишь надо отдавать приказания и не мешать ему их исполнять. И наверное… наверное поэтому он мне и нравился так сильно. С ним мне не надо было притворяться кем-то другим или мучительно пытаться понравиться. Лохматую и помятую со сна он все равно примет и поцелует, склочность и истерики будет безропотно сносить, на откровенные глупости и недалекость добродушно улыбаться и ловить каждое желание, стоит лишь загадать. Конечно, многие девушки на моем месте сказали бы, что это скучно, но мне нравилось до какого-то умопомрачения. Нравилось, как беззаветно, бескорыстно и страстно он умеет любить. Вряд ли бы во всем Мидгарде нашелся бы хоть один мужчина, который смог бы полюбить меня также.
— Эй, куда торопишься? Загляни ко мне на огонек, — зазывно выступила нам навстречу девица в до неприличия открывающем грудь платье.
— Рад бы, но денег нет, — попытался обойти ее Микаш, но она не отставала. Я следовала за ним тенью и старалась держаться ниже воды.
— Для тебя — почти бесплатно, — она томно похлопала ресницами.
— Не могу. Дома дети голодные. Жена уж месяц как преставилась, — Микаш не сбавлял шага, не задерживал на ней взгляд, показывая решимость.
Женщина досадливо поджала губы и отступила.
— Дети — единственное средство их разжалобить. Когда о них говорит мужчина — уважают, — пояснил он мне шепотом.
Улочки становились все темнее и кривее. Стены домов нагревались на солнце и опаляли нестерпимым жаром. Под балахоном градом тек пот. Запах становился все нестерпимее, а людей прибавлялось. Совсем голодранцев, чумазых, с ошалелыми глазами, попрошаек и калек.
— Дяденька, дайте на еду! — загнусавил тощий, словно скелет, обтянутый выдубленной кожей, мальчишка.
— У меня нечего тебе дать, — громко и четко ответил Микаш, а когда я полезла за пазуху, чтобы хоть чем-то помочь ребенку, схватил меня за руку и потянул дальше.
— Куда же вы, дяденька? Не жмитесь, дяденька! — мальчишка побежал за нами следом и вцепился в балахон Микаша.
— Нет ничего! Все карманы проверил?! — гаркнул Микаш так, что чуть до неба не подпрыгнула.
Мальчишка улыбнулся полным гнилых зубов ртом.
— Передай Меченому плату за проход, — Микаш достал откуда-то медьку и подкинул ее в воздух. — Пускай расчистят нам дорогу, а ты давай-давай отсюда, не то от своих же по кумполу так схлопочешь, что мало не покажется.
Я удивленно вытаращилась, но Микаш не позволил задержаться дольше.
— Ты его знаешь? — шепнула я, когда мальчишка скрылся из вида.
— Нет, просто на ходу придумал. Здесь поодиночке не выживают, сбиваются в банды. А главарями в них становятся те, кто всех остальных запугает или порежет. Так как власть здесь оспаривают часто — голодранцам без гроша за душой и терять-то нечего — то у главаря всегда найдется пара-тройка шрамов. Меченый.
Микаш повел плечами. Он не паниковал, наоборот, держался нарочито спокойно, но даже я чувствовала, что за нами следят буквально из каждого темного закутка. Провожали настороженными, недовольными взглядами. Как будто притаившиеся хищники, не меньше, а может даже демоны, только ауры обычные, спокойно-прозрачные, подернутые серой паволокой болезней, невзгод и нищеты. Я старалась не думать об этом, не обращать внимание. Как сказал Микаш, стоит лишь на мгновение показать свою слабость, как тебя сожрут с потрохами.
Кривые грязные улочки, наконец, вывели из лабиринта лачуг и трущоб, где нищие спали вповалку под открытым небом, вдоль грязной, обмелевшей от жары речки, закованной в древнюю гранитную набережную, сплошь растрескавшуюся и посеревшую от времени. Впереди уже виднелась глухая каменная стена, что опоясывала весь город и защищала от нападений и нашествия беженцев с юга. Сложенная из громадных булыжников, толщиной в сажень, высотой в четыре человеческих роста, отполированные так гладко, без выступов и щели настолько узкие, что и ноготь просунуть не получается, ни руками ухватиться, ни зацепить крюк не за что. Серой змеей тянется от горизонта да горизонта, заслоняя собой весь окружающий мир.