Рана не открывалась, корки размягчались и отходили все больше, но каждый раз появлялись новые, и снова надо было их промывать и мазать.
Однажды Микаш загорелся возобновить тренировки с оружием. Разную гимнастику мы делали и до этого, дыхательные упражнения, Микаш даже метал ножи в мишень левой рукой. Но сражаться на мечах… эта идея не показалась мне такой удачной. Но Микаш и на это меня уговорил. И кто после этого из кого веревки вьет?
Теперь проводил на тренировочном дворе во дворце Стражей дни напролет. Колошматил надетое на деревянный шест соломенное чучело тупым тренировочным мечом. Вокруг собиралась толпа зевак: оруженосцев, новобранцев, простых рыцарей. Нет-нет, да я замечала среди них знакомые лица командиров. А Микаш ни на кого не обращал внимания и продолжал упражняться, вначале как и со всем остальным неловко, постоянно роняя клинок и едва не попадая себе по ногам, но с каждым разом все уверенней и лучше.
Однажды Микаш засиделся допоздна, все корпел над своими записями, педантично выводя каждый штришок в очередной руне. Я устала ждать, когда же он уляжется и решила напомнить о себе. Закашлялась. Когда он не отреагировал, подкралась на цыпочках со спины и закрыла руками глаза.
— Не слепись. Надо больше отдыхать, если хочешь быстрее выздороветь.
— Я стараюсь, — тихо пробормотал он, убирая со своих глаз мои руки и поднося их к губам, чтобы поцеловать. — Тебе скучно со мной?
— Нет, наоборот, — я уселась ему на колени, заставив отложить перо с чернильницей. — Ты изменился. Перестал расстраиваться, если что-то идет не так. С завидным упорством идешь к своей цели и не жалуешься на трудности. Это вдохновляет.
Он усмехнулся мне в волосы и принялся легонько поглаживать спину.
— Хочу научиться пользоваться левой рукой также свободно, как правой. Не люблю чувствовать себя беспомощным.
— Это сложно. Не у всех получается.
— Не настраивая меня на неудачу заранее. У мастера Гэвина вышло, значит, у меня получится.
Я попыталась вызвать в памяти, как маршал писал и двигался.
— Он левша. Им проще.
— Ну и пусть. Сложности только закаляют. Я справлюсь.
Он упрямо выпятил нижнюю губу. Я не выдержала и поцеловала его.
— Справишься, только не сейчас.
Я настырно потянула его за собой к постели. Он сдался: забрал свечу со стола и переставил на тумбу у кровати. Я помогла ему раздеться и опрокинула на кровать.
— А если я перенапрягусь? — улыбаясь, как кот на сметану, спросил он. Серые глаза лукаво щурились.
— Не перенапряжешься. Ты будешь лежать спокойно, а все сделаю сама.
— Ого, — усмехнулся он, нетерпеливо ерзая на простынях. — Хотел бы я на это посмотреть.
Я одарила его игривой улыбкой и забралась сверху. Хорошо было с ним, тепло и можно все, что угодно, быть, кем хочешь, делать, что хочешь. И он никогда не упрекнет и не посмотрит с разочарованием. В его глазах всегда будет восхищение и любовь. Его губы целуют мои пальцы по одному. Мои ладони соскальзывают ему на грудь, пальцы зарылись в завитках на груди, описали темные ореолы сосков. Предвкушение — сладкое чувство. Я ощутила его желание еще там, на стуле сидя у него на коленях. Видела, как темнели глаза от накатывающей волнами страсти, густые белые ресницы томно трепетали, его запах обволакивал, дурманил голову. Стыдливость уступала место чему-то первозданному, казавшемуся самым правильным и чистым. Не может быть плохим то, от чего чувствуешься себя таким счастливым. Я подхватила его в этом танце, вела сама, медленным покачиванием бедер, кружащими движениями, пока разум не перестал отмечать происходящее и все слилось в ошеломляющий звездный вихрь перед глазами. И мы одно единое существо, живущее одной слаженной жизнью, ведомое одной судьбой. Его раны — моя боль, мои беды — его печаль. И общий стон, в котором умирает ночь и опадает лепесток свечного пламени.
Утром я проснулась первой и долго наблюдала за его безмятежным сном.
— Знаешь, если бы кто-то другой на меня так смотрел, я бы поседел от страха, — пробормотал он хриплым голосом и потянулся, разминая затекшие мышцы.
— Я тут подумала — тебя надо поощрить, — сказала я, разглядывая его все еще сонное лицо.
— Еще поощрить? — Микаш шаловливо выгнул бровь и подтянул меня к себе здоровой рукой. В глазах горели алмазные искорки-хитринки.
— Верховая прогулка и совместная тренировка, м? Если осторожно, я разрешаю.
Микаш воспринял эту затею с должным энтузиазмом. Через пару часов мы уже были на нашем излюбленном месте у излучины реки. Лязгали тренировочные мечи, стучали об твердую землю кованные каблуки сапог. У меня было преимущество впервые за долгое время. Микаш еще не орудовал левой рукой также легко и свободно, как правой. Удары были заметно слабее, никаких тебе хитрых замахов и обманных маневров. Но он не унывал, и мне это нравилось. Я даже готова была проиграть, лишь бы он оставался в таком же приподнятом расположении духа. Счастье такое хрупкое, как тончайшее изделие стеклодувов.
Проигрывать не пришлось, потому что Микаш остановился сам:
— Передохнем?
Я кивнула.
— Мне еще многому предстоит научиться, — задумчиво констатировал он, положив оружие на землю.
— В общем-то, это и неплохо, — я последовала его примеру. — Когда нечему больше учиться, нечего открывать и некуда стремиться, жизнь теряет смысл.
— А твой жизнь потеряет смысл, когда ты встретишься со своим Безликим?
— Не знаю. Наверное, я просто найду другую цель и буду стараться ради нее.
— Вряд ли что-то сравнится с миссией оживить бога и спасти мир.
— Может быть. Я пока не знаю. Не уверена даже, что я на правильном пути. Иногда мне кажется, что я делаю все не то и не так. Иду в обратном направлении. Как справится с неверием и унынием?
Микаш задумчиво повел плечами.
— Нужно просто идти и не оглядываться. Жизнь будет испытывать тебя каждый раз, и если ты не сломаешься, то станешь сильнее и куда-то да придешь. А если все время останавливаться на полдороги и возвращаться, то ты всегда будешь приходить на то же место, где стоишь сейчас.
— Но согласись, наше место не так уж плохо.
Микаш счастливо сощурился и приобнял меня за талию:
— И я бы провел здесь всю вечность. С тобой.
Мы звонко рассмеялись, опускаясь на одеяло, укрывавшее кучу опавшей листвы. Она шелестела у нас под спинами, сырой осенний ветер пытался в ветвях плакучих ив, солнце не жарило, а обволакивало нежным увядающим тепло. Тихо и покойно. И так невероятно хорошо вместе.
Вскоре Микашу сняли швы. Целители сказали, что он идет на поправку даже быстрее, чем они рассчитывали, но руку все еще велели беречь и оставили на перевязи. Приближался день смотра войск перед походом, где должны были решить, возьмут они Микаша с собой или оставят выздоравливать дальше. Засветло я помогала ему одеться.
— Я буду держать за кулаки! — неловко попыталась подбодрить его я, когда он уже собирался выходить за порог и проверял, как крепятся ножны на поясе.
— Ну, я даже левой дерусь лучше, чем многие новобранцы, — усмехнулся он, показывая, что не унывает несмотря ни на что. — Все будет хорошо, если я не опоздаю.
Я поцеловала его в щеку на удачу, и он отбыл. Вернулся к полудню. По виду было трудно сказать, доволен он или наоборот раздосадован.
— Не дали даже показать себя, — опередил он мои расспросы. — Сказали, что Гэвин велел держать меня при штабе, пока целители не подтвердят, что я полностью здоров.
— Ну может это и правильно. Береженого Безликий бережет.
— Быть штабной крысой скучно.
— Может взять пару книг в дорогу. Я договорюсь с библиотекарями. Ты же сам сетовал, что не успел дочитать что-то интересное.
Он задумчиво повел плечами и улыбнулся. Последующие дни мы занимались сборами. Я аккуратно упаковала всего его мази, снадобья и травы, написала подробный список, что и когда следует применять и заставила его прочитать и вникнуть несмотря на недовольные гримасы и отговорки: «Целители сами обо всем побеспокоятся».
— Береги себя и будь осторожен, прошу, — говорила я ему на прощание.