— Буду. Теперь хочу жить. Больше, чем когда-либо.
Беркут повез его прочь, а мне хотелось бежать следом и махать рукой, пока воинство не скроется за горизонтом.
========== 11. ==========
К учебе я возвращалась нехотя. Однообразие начало утомлять. Жерард немного разбавил нашу скуку редкими вылазками на природу, когда сырая зима баловала хорошей погодой. Говорил, что медитация в уединенных местах может помочь проникнуть в божественные сферы. Я тихо усмехалась на это, но не возражала. Поездки мне нравились. Жерард исполнил свое давнее обещание и показал мне пустыню.
Правда, сказал, что она не настоящая, а опустыненная степь с редкими одинокими скалами из красного песчаника, похожие на драконовы гребни. Далеко не такая таинственная и величественная, как Балез Рухез на границе с Муспельсхеймом. То и дело мозаикой на красном песке попадались клочья сухих колючек, заросли хвоща, редкие кусты мятлика и полыни. Тихо было вокруг, безлюдно. Ветер поднимал в воздух песочную взвесь и закручивал мелкими вихрями. Мы кутались в платки, чтобы он не ободрал кожу и не набился в нос, не давая дышать.
Жерард провел нас узкими козьими тропами – козы, кролики и змеи с ящерицами были тут самыми многочисленными обитателями – на вершину одной из скал. Оттуда открывался поистине величественный вид на всю долину от горизонта до горизонта с мелкими колебаниями ландшафта. Вдали виднелись сиротливые одинокие акации, сбросившие листву и устремившие скрюченные ветви к милосердному зимой солнцу. Торчали пики скал, вспучивались барханы, поросшие низкой травой, совсем далеко поблескивала речушка.
Умиротворенно.
Созерцать природу мне нравилось, как и сидеть в тишине и ни о чем не думать. С молитвами и медитациями на образ Безликого выходило хуже. Так же, как и в храмах, в голову лезли всякие мысли, тревожные воспоминания, нерешенные вопросы, которые я предпочитала не замечать за делами. Отрешиться не удавалось. Точил червь сомнения. И будто бы я воспаряла к небесам, преодолевала ярусы-сферы, устремляясь все выше и выше, но перед глазами вдруг вставал почерневший Благословенный город, покинутые Девятые небеса, разоренный древней войной. Безликого там не было, он спал в других сферах или сторожил собственного брата в Тэйкуоли, долине духов, я не могла сказать. Сколько бы я его не звала, он не откликался, словно и вовсе забыл обо мне. Ни голубое сияние, ни сны-видения об Огненном звере больше не посещали меня. Я боялась говорить об этом с Жерардом, разочаровывать его, хотя он сам вроде бы все понимал, относился терпеливо и ничего не требовал, только наблюдал.
Из задумчивости пришлось вернуться, когда настало время спускаться и идти домой. Мы ничего не ели со вчерашнего дня. Жерард настаивал попробовать поголодать. Говорил, в чрезвычайных ситуациях открываются резервные силы родового дара, а следовательно и способностей Норн. Животы сводило от голода, то и дело раздавалось болезненное урчание, мысли о еде настырно атаковали разум. Мне-то еще ничего. Во время путешествий в юности жить впроголодь приходилось часто и гораздо дольше, чем день, ощущение жгучей пустоты в желудке не было чем-то новым. Наоборот, даже в чем-то приятным – наполняло тело воздушностью и легкостью, а мысли и впрямь стали неземными. Но вот остальным пришлось хуже, особенно Джурие. Ей всегда было нехорошо, если она не перекусывала каждые несколько часов. А сейчас и вовсе находилась в каком-то трансе, брела, низко опустив голову, как сомнамбула, пошатываясь, брела вниз. Шаркала ногами. Споткнулась об камень и едва не полетела кубарем вниз – мы в последний момент подхватили под руки и потащили за собой.
Она была тяжелая, широкостная, хотя и худая, как и мы. Когда дотащили ее до подножья, все взмокли и с натугой глотали ртами воздух. Мы с Торми менялись, чтобы дать друг другу отдых, а вот Жерард всю дорогу волок ее один, взяв на себя большую часть веса. Мы остановились, чтобы перевести дух. Жерард прислонился спиной к горячему камню, закрыл глаза и запрокинул голову. Солнце клонилось за горизонт и дул холодный ветер. Нужно было возвращаться…
И тут висевшая у нас с Торми на плечах Джурия вырвалась и принялась сбрасывать сандалии, а потом понеслась по глубокому песку босыми ступнями. Ноги вязли по щиколотку, где-то там наверняка встречались колючки и камни, но они ее не останавливали. Джурия все кружила и кружила вокруг скалы, усталости как не бывало. Она расставила в стороны руки и залилась иступленным смехом.
— Я слышу! Я слышу ее!
Только тогда Жерард открыл глаза и пораженно уставился на нее.
— Всеблагую мать Калтащ! Она здесь, повсюду! В каждом камне, в каждой песчинке, в каждой колючке. Разве вы не слышите ее песнь?!
Мы с Торми удивленно переглянулись. Никогда прежде мы не видели столько энергии и нерациональных эмоций у нашей обычно сухой и сдержанной подруги. Да ее никогда ничего кроме цифр и порядка не интересовало!
— Она прекрасна, как же она прекрасна! Она баюкает деревья на ветру, щебечет голосами птиц, крадется зверем лесным, жужжит букашкой. Она везде, повсюду, в вас и во мне! Как же я раньше могла этого не видеть?!
Теперь Джурия крутилась на месте волчком, быстро-быстро, не останавливаясь. Жерард сделал к ней два шага, а потом сорвался на бег.
— Она любит всех. Она хочет всех обнять, обогреть и пожалеть. Всех: и праведных, и заблудших. Она плачет кровавыми слезами деревьев, когда ее любимые чада убивают друг друга. Она плачет, когда мы глухи к ее предупреждениям. А погибель уже близко, у нас на пороге, но мы не чувствует ее смрадного дыхания так, как чувствует она!
Джурия, наконец, замерла. Запрокинула голову и выпучила глаза. С хрипом начала заваливаться на спину, с краев губ вытекала белая пена. Жерард подхватил Джурию в последний момент, иначе бы она разбила голову о камень. Она еще долго тяжело дышала и судорожно дергалась. Повезло, что рядом нас ждал возница с телегой. Мы помогли Жерарду уложить Джурию устеленное соломой и покрытое мешковиной днище. Он сам устроился рядом, массировал ее виски, делал пассы ладонями. Я видела, как густеет его красная целительская аура и живительным потоком вливается в Джурию, облегчая ее муки.
Мы с Торми устроились на козлах рядом с возницей. Лошадки побежали плавной рысцой, возница старательно увертывался от ухабов и камней, чтобы нас поменьше трясло. Джурия затихла и обмякла. Я наблюдала за ней и Жерардом краем глаза. Он напоил ее, а потом смочил тряпку водой из фляги и принялся заботливо вытирать лицо.
— Ты молодец. Ты справилась. Даже лучше, чем я думал, — бормотал он над ней.
Она не отвечала. Слишком устала или и вовсе потеряла сознание.
— Эй, а нам ведь не придется тоже, ну как ей… — зашептала мне на ухо Торми. – Это страшно.
— Не думаю. Мне в прошлый раз плохо не было, — неуверенно повела плечами я. Плохо не было телесно, а вот душу как будто когтями исполосовали. И дальше уход Вейса, мое помешательство, восхождение на Мельдау. Нет, пожалуй, мне было хуже. Но Торми так боится любой боли, ей лучше не знать.
— Тебе ведь тоже было плохо после казни, — видимо, мои слова оказались недостаточно убедительными.
— Ты же слышала, что сказал мастер Жерард. Я просто истощила свой резерв на чтение заключенных. Способности норн тут ни при чем.
Она вздохнула и отвернулась:
— Сбежать бы с табором и не оставаться в этом дурятнике.
А я наоборот немного завидовала Джурие. Она смогла услышать Калтащ, а Безликий меня игнорирует. Скоро и у Жерарда в любимицах ходить перестану. Я снова обернулась к ним. Жерард кутал Джурию в плащ, чтобы не замерзла, и нам тоже передал по плащу, что было весьма кстати. Пустыня-не пустыня, а ночной холод и здесь зимой пронимает.
Джурия выздоравливала почти также долго, как и я после казни. Она плохо помнила, что произошло накануне: ни своих слов, ни ощущений толком описать не смогла. Жерард неусыпно ухаживал за ней, а наши занятия отложили, освободив нам немного времени.
Несмотря на недовольство Жерарда, я продолжала навещать семью Машкари в нижнем городе. Малыш Бурро выздоровел и вернулся домой.
Даже сам не знаю, что меня в Хлое так проняло, схожесть ли с погибшей Айкой и желание замять свою вину или просто видела в ней ту живость и искренность, которой мне так не хватало среди своих. Нижний город очаровал меня чем-то. В нем кипела жизнь, о которой я раньше знала лишь понаслышке, люди здесь не следовали этикету и не опускали глаз долу, а говорили все как на духу. Никакого двуличия и волков в овечьих шкурах. Обитали здесь не только разбойники и попрошайки, но и просто бедняки, беженцы, разорившиеся торговцы. Они тихо налаживали свой быт, желая лишь одного – выжить и не скатиться на самое дно, в которое превращались грязные кривые улочки с наступлением темноты. Головорезы лезли из каждой подворотни, спали прямо на мостовой пьяные и курильщики опия, устраивали кровавые разборки шайки разбойников. Я старалась уходить к этому времени даже несмотря на то, что Лелю приставил ко мне парочку верзил для защиты, которые тенью следовали за мной по пятам. На глаза не попадались, но я всегда явственно ощущала их ауры у себя за спиной.