Я раззнакомилась с местными жителями. Кто-то принимал меня хорошо, кто-то побаивался, были и те, от кого я чувствовала неприязнь, но из-за покровительства Лелю выказывать враждебность открыто они побаивались. Часть вещей и еды, что мы собирали для сирот из храма Вулкана, я стала приносить сюда. Никто особо не смотрел, куда идут пожертвования, и я решила, что дети бедняков и беспризорники ничем не хуже. Они налетали на меня шумной стайкой, наперебой что-то рассказывали, жаловались, просили. Я старалась помочь всем, кому могла и возвращалась домой вымотанной до предела. Но хотя бы там чувствовала какое-то удовлетворение от жизни и от себя самой.
Хлое я пыталась привить хороший вкус, манеры, любовь к чистоте и порядку, но выходило как-то плохо. Стоило надавить, чуть сильнее натянуть поводья, как она закусывала удила и несла, как бешенный конь, не глядя даже себе под ноги. Того и гляди, рухнет. В конце концов я оставила попытки чему-то ее научить против ее воли. Когда она просила, с удовольствием рассказывала и показывала ей все, что знаю сама. А когда наотрез отказывалась меня слушать, то я молча пыталась ее понять.
Хлоя быстро взрослела и хорошела буквально на глазах. Угловатые детские черты смягчались, формы приобретали пленительную округлость, глаза и улыбка становились еще более чарующе-невинными, движения – по-кошачьи плавными. Я нет-нет, да замечала, какие заинтересованные взгляды бросали на нее юноши. Да и вела она себя дерзко, а порой и вовсе вызывающе. Я пыталась ее предупредить, какие опасности это может таить, но она будто не слышала. Я даже рассказала ей про случай с Петрасом, но она только посмеялась. Сказала, что она не настолько наивна, чтобы попасться на такие глупые уловки. Я могла только печально вздохнуть на это. Каким бы ты ни был умным и проницательным, всегда есть шанс, что близкий, тот, кому ты веришь больше всего, обманет и ударит в спину. Не подставляться, значит, закрыться ото всех, забиться в самую глухую щель и не казать из нее носа. А чтобы жить среди людей, так или иначе нужно открываться и доверять. Хотя бы тем, кому хочется довериться.
В этот ненастный день я не пошла к дому Машкари, а прогуливалась вдоль разбитой набережной в одиночестве. Вид увядающего запустения, каменного крошева, пошарканных старинных дышащих на ладан домов и убогих покосившихся лачуг, а также неприхотливых уток, вроде бы свободных лететь отсюда, куда глаза глядят, но все же преданно дрейфующих по грязным водам реки навевал таинственные, почти мистические мысли о бренности и смысле жизни. Тучи стояли такие серые и удушливые, как камень вокруг, накрапывал мелкий дождь, ветер стремился пробиться под плащ и продрать пронизывающим холодом. Подходящая погода для такого места.
— Лайсве! – окликнул меня знакомый голос.
Ну да, сама не приду, так меня все равно найдут. Сегодня Хлоя, кажется, превзошла саму себя по пестроте одеяния: вся ее накидка состояла из лент и лоскутов всех мыслимых и немыслимых оттенков. Волосы украшали сразу несколько огромных блестящих и в то же время щербатых заколок. Мочки ушей оттягивали тяжелые сережки-гроздья, почерневшие от времени и тоже с выпавшими стекляшками. Однажды мне уже приходилось лечить ее гниющие уши, но она упорно не желала слушать, что носить надо только чистое и свое.
И куда так принарядилась?
— Я тебя искала, хотела кое-что показать, — она бесцеремонно схватила меня за руку и, не дождавшись ответа, потянула за собой.
Мы почти бежали. Воодушевление Хлои окатывало волной. Что случилось? Куда мы так торопимся?
— Скорее, тебе будет интересно – обещаю! – подгоняла она.
Ну надо же, и вправду что ли обо мне думала, а не о собственных играх?
Мы неслись по лужам, разбрызгивая воду круг себя, пачкая полы одежды. Башмаки промокали, вода просачивалась сквозь подошву, пальцы стыли от сырости. Мы шли косыми переулками, узкими темными улицами. Далеко, казалось, на другой край города. Я потихоньку узнавала местность даже сквозь серую пелену дождливого зимнего дня. Там, за домами пряталась круглая площадь с разбитым фонтаном, где мы с девчонками пару лет назад одаривали милостями обитателей трущоб. Через проход было видно, что тут снова собралась толпа, конечно, гораздо жиже, чем та, которая пробивалась к нам. Зато можно было легко протиснуться вперед и посмотреть. Мы так и поступили.
На возвышении у фонтана стоял молодой мужчина: худощавый, даже хрупкий, с мягкими мелкими чертами. Курчавые каштановые волосы заставляли его выглядеть совсем мальчишкой. Только по выдубленной на ветру и уже морщинящейся в уголках рта, глаз и на лбу коже и не по-детски умудренному и серьезному взгляду теплых глаз цвета гречишного меда. Грубый серый балахон, подпоясанный веревкой, висел на нем мешком. На шее болтался амулет, сплетенный из ивовых веток: круг с четырехконечной звездой внутри. Память с готовностью выдала казалось бы давно истлевший образ: перекошенное яростью лицо единоверца Лирия, блеснувшее в закатных лучах лезвие и кровь Айки на моих руках.
Сердце больно ударилось об ребра, паника давила на грудь каменной глыбой, стало трудно дышать. Я схватила Хлою за руку и попятилась. Не успела сделать и шага, как наткнулась спиной на кого-то из толпы. Прямо в ухо мне неразборчиво выругались и толкнули обратно. Шум привлек к нам внимание единоверца. Теплый, дружелюбный взгляд словно стремился подбодрить. Не чувствовалось в нем злобы или враждебности, даже страха не было. Это остудило, даже немного разожгло любопытство. Я замерла, с настороженностью ожидая, что будет дальше.
— Начнем, пожалуй, — единоверец хлопнул в ладоши, привлекая всеобщее внимание. – Кто хотел, уже пришел. Кто опоздал – подтянется позже и переспросит у остальных, да?
Толпа ответила что-то невнятое, но единоверец не смутился и продолжил.
— Как некоторые уже знают, мое имея Ферранте Диаз. Я пришел сюда из далекого знойного края, что мы зовем Священной империей, дабы принести в вашу обитель немного надежды и света, — он говорил громким, четким, хорошо поставленным голосом, умело его модулировал, выделяя нужные слова. После общения с Жерардом я научилась подмечать такие вещи. Единоверец явно был подкован в ораторском искусстве. Вот и толпа замолчала, пристально вслушиваясь, какую же истину он собирался открыть. – Ни для кого из вас не секрет, что нам, всему мидгардскому народу, было явлено чудо. Озарением осветила наш унылый быт истина: бог есть и он любит и заботится о нас, как отец заботится о своих чадах, пускай даже заплутавших и отбившихся от дома. Он протягивает к вам руки и говорит: впусти меня в ваши сердца и я покажу вам новый дивный мир, где каждый больной и обездоленный будет утешен. Где каждый удостоится счастья, доброты и милосердия, потому что каждый этого достоин. Каждый достоин шанса на исправление, на понимание и прощение. Все, что для этого нужно – открыть уши и глаза, услышать и узреть истинный свет, отринуть все ложное и суетное, без страха и сомнений устремиться за ним. Любовь – и есть тот свет. Любите себя, любите близких, а чужих любите еще больше. Если сосед попросит у вас денег, отдайте ему деньги, снимите последнюю рубаху и отдайте ему. Ибо блажен тот, кто отдает бескорыстно.