Я все равно выкрутилась. Нашла самый лучший вариант. Для этого, конечно, пришлось идти к мастерице Синкло на поклон и выслушивать долгие речи о том, какая она благодетельница для нас всех и как мы должны целовать ей руки.
- Я нашла для тебя работу, - Хлоя скривилась и зашипела. Совсем одичала за время своего затворничества. – В верхнем городе, - она сразу оживилась и заерзала. – Будешь носить красивые новые наряды, - ее глаза счастливо загорелись. – И продавать розы, нарциссы и астры вместе с другими цветочницами.
- Вот еще!
- Ну как хочешь, тогда я это платье себе заберу и сама пойду в цветочницы. Их все любят. А на праздник весеннего равноденствия из них выбирают королеву юности. Как думаешь, в этом платье я достаточно очаровательна? – я показала ей платье из легкого сукна цвета молодой листвы с кружевным белым воротником и манжетами и аккуратно вышитыми цветами по подолу.
Мне по росту мало, а по объему велико. Хлоя вырвала его у меня, едва ткань не затрещала, и прижала к груди, как сокровище.
- Нет, я пойду! Я буду королевой.
Я улыбнулась. Поймать ее на незатейливую хитрость оказалось так легко.
- Только поклянись не воровать – я за тебя поручилась.
- Вот еще!
- Как знаешь. Но за любую провинность тебя уволят, лишат разрешения на посещение верхнего города, упекут в тюрьму и вполне возможно вздернут. И помочь я тебе уже не смогу.
Она только фыркнула в ответ.
Все стало налаживаться, входить в мирную колею. Хлоя хорошо вписалась в гильдию цветочниц. Хвасталась одеждой, украшениями и заливисто смеялась в их шумных стайках, покупателей очаровывала своей задорной улыбкой, пускай и со щелкой между зубами. Вовсю флиртовала с романтичными юношами, впрочем, никого из них не выделяла и к себе близко не подпускала. Я только надеялась, что ей действительно понравилось и не захочется терять все это ради сиюминутного каприза и тоски по старому ремеслу.
Я же была по самое горло занята в храме и на учебе. Дома буквально падала с ног от усталости и тут же проваливалась в тяжкий липкий сон. Хлоя я постепенно стала приучать оставаться одну. Вначале она бунтовала и угрожала вернуться к братьям, но потом и эта буря улеглась. А как раз к весне Ферранте окончательно поправился, и целители отпустили его домой. Шел он с трудом. Я помогала ему разрабатывать ослабшие мышцы, но тяжесть в них до сих пор не прошла. Я предлагала опереться на мое плечо, но он отказался и, с трудом переваливаясь с ноги на ногу, упрямо двигался вперед.
Дома Хлоя застелила стол чистой скатертью и выставила пироги с маком, рисом и капустой, которые я купила по случаю нашего маленького праздника. В своем ярком платье цветочницы Хлоя бросилась к Ферранте на шею с порога, но даже это не изменило его мрачный настрой. Он просто отстранился. Не зная, как его смягчить, я сняла с него внушение и вложила в руку его единоверческий амулет.
- Мне это больше не нужно, - пробубнил он сквозь плотно сжатые зубы.
- Что? Почему? Но ведь… – я растерялась от исходившей от него горечи.
Ферранте сжал амулет. Сухие ветки треснули и развалились под его беспощадными пальцами.
- Я предал своего бога, приняв помощь от других, и теперь не достоин ему служить и говорить от его имени.
Я так и замерла, глядя на раскатившиеся по полу обломки амулета. Так, должно быть, и умирают боги – в людских сердцах. И виной этому моя помощь.
- Но что же ты будешь дальше делать?
- Двигаться от жизни к смерти, как и все, - сказано было с такой неумолимой отрешенностью, что я поняла, что дальше разговаривать незачем.
Хлою Ферранте не гнал – и на том спасибо. Все-таки какой-никакой, а дом отыскать очень сложно.
Я перестала у них появляться, забывшись работой и учебой. Встречалась с Хлоей в верхнем городе, болтала о том о сем, в нижний ходила только проведать Лелю и раздать милостыню. Так текли месяцы.
Как-то на изгибе лета, в знойный солнечный денек мы с Хлоей перекусывали в маленькой, но зато опрятной и надежной термополии, слушая вполуха похабные шутки, которыми перебрасывались отдыхающие от занятий студиозусы. Хлоя вдруг сказала:
- Я согласилась на предложение Ферранте.
Глиняная пиала, из которой я пила терпкий травяной отвар, выпала из руки и разлетелась на осколки, замазав подол платья. Жаривщий на углях каштаны повар и подавальщик в одном лице посмотрел на меня с укоризной.
- Зачем? Разве ты его любишь? И ты еще так юна.
- Ну все девчонки хвастают своими женихами, выходят замуж, спиногрызов рожают и только о них щебечут, а мне уже и поговорить не с кем. С братьями же я не могу больше…
Я передернула плечами.
- Если уж быть как все, то до конца, чтобы не застрять посередине.
- Ну да. Поздравляю! А что Ферранте?
- А что он? Он же как рыба. Говорит только на проповедях. Снова стал их читать по выходным, ты не знала? Горбатого, видно, только могила исправит.
Я тяжело вздохнула.
- Ну так будешь помогать с подготовкой? Хочу всем носы утереть. Хотя бы в нижнем городе.
Ух, как она вдруг повзрослела. Замуж, дети – совсем иные песни, чем мечты о грабежах и драках. Скоро и она уйдет в непознанный мной мир взрослых, станет серьезной матроной, матерью семейства, обременённой заботами и тревогами, а я так навсегда и останусь глупеньким пустоцветом. И эти взрослые, зрелые женщины будут смотреть на меня свысока, неодобрительно качать головой, поджимать губы и говорить: «Фу! Незрелая! Наивная! Великовозрастный ребенок». Впрочем, конечно, какое мне дело? Я сама выбрала этот путь.
- Конечно, помогу, чем смогу.
Свадьбу назначили на середину осени – сезон для сочетаний молодых пар. Я составляла списки гостей, рассчитывала, на что хватит наших скудных средств, где можно взять угощение, наряды и цветы подешевле, всеми правда и неправдами разузнавала, как проводят свадебный обряд единоверцы и что будет требоваться от супругов в браке. Выходило, что они просто произносили клятвы, обменивались браслетами и поцелуями, потом вкушали из рук друг друга ритуальную еду. От жены требовалось уважать и холить мужа, следить за его домом и воспитывать детей, от мужа – беречь и защищать жену и детей, обеспечивать им достойное существование. В почете были обоюдная верность, взаимопонимание, скромность и терпимость, порицались измены, насилие и ссоры. Почти как в нашем Кодексе, только жаль, что все его заветы теперь сохранялись лишь на бумаге. Но, может, у единоверцев выйдет лучше.
Хлоя ни во что особо не вникала, полностью доверившись мне. Только щебетала счастливо и высказывала свои пожелания, порой совсем уж невероятные. Я взялась пошить ей платье, а Ферранте рубаху с одинаковым орнаментом. Тем более, от работы в храме я освободилась. Предложила им еще немного поухаживать за больными за деньги, но они развели руками со словами – денег нет, орден не отчисляет ни медьки, своим не хватает. Мда, что же дальше будет?
Шила из выбеленной льняной ткани. У Хлои по подолу, рукавам и вороту вышивала красные хризантемы вместо обережной вышивки, которая бы вряд ли пришлась по вкусу единоверцам. У Ферранте на спине рубахи полыхающий алым единоверческий знак. Очень надеялась, что он хоть немного оттаял или хотя бы из приличия не станет выкидывать рубаху на помойку.
Еще один подарок для него доставать пришлось тайком. О них шептались на улицах, за них можно было запросто угодить за решетку, все делали вид, что ни слухом, ни духом, но если знать, где надавить, то вполне можно разжиться. Главное, чтобы после не раскрыть и не потерять по глупости. В нижнем городе, в тайном месте у разбитой набережной закутанный по самые глаза в неприметную серую ткань перекупщик протягивал мне небольшой холщовый сверток. Люди Лелю дежурили поблизости на случай, если что-то пойдет не так. Чтобы заплатить за эту вещицу, мне пришлось даже кое-что продать и взять немного взаймы у Микаша, но оно того стоило.
- Вы не называете свое имя, а я ничего не спрашиваю, - вкрадчивым шепотом сказал он, пересчитывая монеты. – Вы не видели меня, я не знаю вас.
Я кивнула и хотела было развернуть и посмотреть, но перекупщик остановил.
- Вы что, не здесь! Даже у стен есть глаза и уши.