Девочке солнце светило прямо в глаза, и она смогла разобрать лишь одно: скакун, словно летящий по направлению к городу, не был коровой, — она вообще раньше никогда не видела таких животных, ни в замке отца, где провела все семь с небольшим лет своей жизни, ни в самом родном городе.
— Мама, а кто это? — спросила она, обернувшись и при этом показывая пальцем на удивительного зверя.
Женщина метнула в сторону дороги взгляд.
— Нетопырь, — лениво ответила она.
— А-а… та корова, которая возит только путников! — понимающе протянула малышка. Была она любознательна и словечко такое уже слышала от кого-то из слуг, разумеется, поинтересовавшись, что оно значит, получив более-менее вразумительное объяснение и запомнив.
— Да, родная, — женщина поднялась с колен мужа так небрежно, словно это и был корень засохшей ивы.
— Пойдём посмотрим! — Девочка, уже не помня, как только что сердилась на маму, тут же подбежала к ней и потянула за руку, намереваясь отправиться догонять нетопыря. Однако мать в мягко остановила её.
— Не стоит, — покачала она головой, — господин путник направляется туда же, куда и мы. Нам всё равно сейчас за ним не успеть. Мы потом посмотрим и на него, и на его скакуна — когда будем в замке…
— А мы точно его увидим? — перебила девочка, запрыгав от радости и нетерпения.
— Точно, точно, — закивала черноволосая женщина, провожая глазами диковинного, но вполне знакомого зверя. — Здесь нигде нет другого жилья, кроме города Подзамка, и он маленький совсем… Господина путника мы там непременно встретим.
Мужчина смотрел на жену во все глаза. За семь долгих лет она так и осталась для него неразрешимой загадкой, хотя как будто бы ничего и не скрывала от него… А женщина всё не отрывала взгляда от дороги, а в глазах её плескалась уже нескрываемая тоска — будто сожаление о несбывшемся… А глаза эти были одного цвета с листвой на единственной живой ветке старой ивы, упрямо стремящейся к солнцу.
Белокосый путник
Наверное, Хольга спасла её в тот странный и страшный день, за который ураганный ветер и холодный дождь столько раз сменяло тёплое, так похожее на летнее солнце: да, в то, что великая богиня позволила несчастной девушке выжить, вполне верилось. Но может, это и было началом перехода на новую дорогу, — кто знает? Весчанка благодарила бы божиню за чудесное спасение, облечённой даром госпоже следовало понимать, что спасла она себя сама, собственноручно выбрав свою новую жизнь… Но вот женщина, обычная влюблённая женщина, потерявшая в тот день всё, что в тайне уже считала своим, частенько задумывалась — а спасение ли это было?.. Может, просто злая шутка богов? И не лучше было бы тогда просто утонуть или замёрзнуть?
Но ни на то, ни на другое она не имела больше права, ибо так или иначе была в мире уже не одна, и потому думать об этом как правило себе не позволяла. Да и помнила всё очень плохо: с того самого момента, как почувствовала себя пойманной в силок птичкой, там, в грязной и сырой подворотне маленького и спокойного северного городка и до того, как очнулась в утлой лодчонке посреди штормящего простора, забылось почти всё.
В памяти отпечатались лишь фрагменты, страшные, но мгновенно затухающие вспышки, и были в них огромные, как горы, волны, обступившие со всех сторон, солёные брызги, от которых насквозь вымокли и некогда красивое тёмно-зелёное платье, и растрепавшиеся косы — а они всё не прекращались, врезаясь в тело как острые осколки камня вместе с ледяным ветром! Запомнился и непрерывный, оглушительный, вызывающий дикий, животный ужас гул огромной воды — и осознание того, что небо и земля неотличимы друг от друга, берега нигде даже не видно, а рядом никого нет. И сколько ни зови его, того, что всегда появлялся так вовремя и спасал её — он не придёт. Не вынырнет из глубины и не спустится с небес: его попросту нет, а может, и не было никогда… Когда она поняла это, сознание снова померкло.
А потом были сильные руки — она даже не поняла, чьи, но были они тёплые и надёжные. Эти руки подхватили её и вырвали из объятий солёного и холодного простора.
Очнулась она много позже, в уютной комнате, застланной коврами, убранной шелками, но отчего-то раскачивающейся, подобно судёнышку в том странном и страшном сне. И гул тоже никуда не исчез — он лишь немного стих, но грозное море всё ещё было слишком близко, чтобы выбросить его из головы, а значит, сон был совсем не сном.