Брат Лезье упорно молчал. Выпрямившись, брат Доломар вгляделся в его лицо, и ему показалось, что щеки собеседника странно поблескивают в синем полумраке, и что тень на месте его губ слегка подрагивает.
— Я не думаю, — добавил брат Доломар, снова откидываясь назад, — что у нас есть хотя бы малейший шанс увидеть когда-нибудь Землю… и Святую Станцию.
И снова ответом ему было молчание.
— Я хочу помолиться, брат мой… Нет, скорее я хочу помечтать. Я представляю, что несусь к солнцам созвездия Волопаса… Знаете, ведь мне всегда хотелось увидеть их вблизи. Это огромные горячие звезды. Говорят, что там есть планета-парник, а вам ведь известна моя любовь к растениям… Я доверяю вам, брат мой… Или я должен сказать: отец мой?
Прикрыв глаза, он уловил, как это было столько раз раньше, звуки удалявшихся шагов брата Лезье… Вот он остановился… и обернулся?
— Отец мой?
Дверные панели разошлись в стороны и вновь сомкнулись с легким шуршаньем глыбы металла, скользящей по льду.
Франсис Карсак
Штриховка
Какой же я дурак!
За всю мою уже достаточно продолжительную жизнь вспыльчивый характер не однажды подводил меня… Но никогда еще я так не жалел о вспышке гнева, как в этот раз. Подумать только: в мои руки попал секрет межпланетной связи, может быть, даже межпланетных путешествий! Но я все погубил, погубил совершенно нелепо, в припадке бессмысленного раздражения…
Это случилось довольно давно, несколько лет назад. Если быть точным, то прошло уже три года с того дня, когда… Но лучше я расскажу вам все по порядку. Замечу только, что с тех пор я каждое утро подхожу к зеркалу, смотрю на свое отражение и с отвращением и горечью повторяю: «Жак Бернар, ты — осел!»
Ладно! Хватит оплакивать сбежавшее на плите молоко, как любит повторять моя старая тетушка. Лучше послушайте, как все это случилось.
Будь проклят этот день — 6 апреля 1955 года — когда я приехал, как обычно, утром, в институт и сразу отправился к чертежнику. Накануне я оставил ему несколько чертежей — это были геологические профили нескольких карьеров, которые нужно было скопировать на кальку. При этом, ряд участков на профилях нужно было покрыть штриховкой. Чертежником у нас тогда работал Арман — впрочем, мне кажется, что он работал в институте всегда… Это весьма своеобразный тип, нередко ведущий себя, словно круглый идиот. Он не способен даже на малейшее проявление какой-нибудь инициативы, но готовые чертежи умеет копировать просто великолепно. Конечно, если только тебе удастся растолковать ему, что от него требуется… Это толстяк с луноподобной физиономией, жалкое нелепое существо, всегда сонное, я бы сказал, болезненно заторможенное. Не берусь объяснить, как ему удается провести хотя бы самую простую прямую линию; тем не менее, неопровержимым фактом, вызывающим всеобщее восхищение, является его способность делать идеальную штриховку. Он умеет от руки вычерчивать идеально прямые линии, расположенные так равномерно, как не сделает ни один чертежный автомат…
Когда я подошел к Арману, он заканчивал штриховку последнего разреза, низко склонившись над чертежной доской и высунув от старания кончик языка. На его нижней губе висел погасший окурок, о котором он явно давно забыл.
— Шеф, я уже заканчиваю! Мне пришлось проработать чуть ли не всю ночь, чтобы успеть к утру.
Он покопался на полке и с гордостью протянул мне рулон чертежей. Но стоило мне развернуть их, как красная пелена бешенства заволокла мне глаза.
— Кретин! Неандерталец! Допотопное пресмыкающееся! Я же ясно сказал тебе: нужно дать штриховку непрерывными линиями, динозавр ты безмозглый! Что ты тут мне изобразил? Штриховку прерывистыми линиями, да еще и неравномерно расположенными! Что это такое? Точка, точка, тире, точка, тире — да ты просто развлекался, черт бы тебя побрал! Никогда не знаешь, что у тебя получится из самого простого задания! Господи, да я просто прихлопну тебя на месте, как муху, если ты немедленно не переделаешь мне эту работу!
В бешенстве я скомкал чертежи и наклонился к печке, чтобы выбросить их.
— Постойте, шеф! Похоже, я потерял один ваш оригинал…
— Только этого мне не хватало!.. И какой именно?