«Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать…»
Поблескивающая в лучах утреннего солнца дорога шла на подъем между двумя желтыми холмами. Два жалких бугорка, словно опаленных неистовым огнем, сожравшим все, что могло гореть, и оставившим все остальное, то есть голую землю. Местами еще можно было видеть немного пепла — пригоршню-другую, не больше, и утренний ветерок то и дело поднимал его в воздух. Было почти приятно ощущать, как пепел оседает на коже рук, проникает за воротник. По крайней мере, это было доказательством, что на этом месте раньше находилось что-то совсем другое…
«Двадцать, двадцать один, двадцать два…»
На западе виднеются руины города. Выпотрошенные дома, бесстыдно выпячивающие свои обгорелые внутренности… Местами, как навязчивый мотив, пробивалась эта песочно-желтая краска, ложившаяся на все вокруг, словно зловещие румяна на дряхлое лицо.
«Двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять…»
По обе стороны дороги сверкают огромные сооружения цилиндрической формы — это хлорофилловые блоки. Их присутствие кажется Фурнье вполне терпимым и даже немного приятным, потому что они привносят в бесконечные ежедневные переходы элемент разнообразия. Он старательно пересчитывает их, словно скупец из сказок золотые монеты. Когда-то, много лет назад, ему довелось перелистать одну из уцелевших больших книг в красном переплете с золотым обрезом. Можно не сомневаться, сейчас она сожжена, меланхолично подумал Фурнье. Пока он пересчитывал сверкающие на солнце блоки, он на несколько секунд перестал ощущать ставшую привычной глухую пульсацию отчаяния.
Не несколько шагов позади всех шагает с задумчивым видом капитан Морэн. На его изможденном постаревшем лице глаза кажутся странно светлыми, похожими на детские. Одно и то же воспоминание вот уже много лет преследует его. Или это был сон? Он уже не очень хорошо представляет, сон это, или воспоминание.
Может быть, то и другое сразу.
… Цепь солдат в мундирах серо-стального цвета сдерживает странно молчаливую толпу. Немного в стороне — группа членов Комитета Ментальной Гигиены. Посреди толпы молчаливо стоящих, чем-то подавленных людей возвышается нечто необычное.
Вырывающаяся из земли мачта. Узловатая, с раздувами и пережимами, похожая на руку с бугрящимися мышцами и вздувшимися венами. Мачта, увенчанная массой чего-то зеленого… Она кажется шумящим и вздувающимся на ветру зеленым парусом.
Мачта корабля, но корабля, навечно связанного с землей, предназначенного для плавания не по ее поверхности, а вместе с ней. Это корабль, оснащенный для чудесных путешествий, корабль, одновременно неподвижный и плывущий куда-то.
Грустные дети, замкнутые мужчины, любопытные женщины, застывшие в ожидании события — все должны присутствовать при затоплении корабля. Затопить корабль — это всегда очень серьезное мероприятие, требующее от участников едва ли не религиозной целеустремленности и сосредоточенности. Тем более, что речь идет о корабле, на мечте которого, слегка сгибающейся под порывами ветра, раздуваются зеленые паруса, охваченные живой чувственной дрожью.
Резкий свисток. Начинают работать огнеметы спецназовцев Комитета. Через несколько мгновений мачта словно вспухает; вены на ее поверхности лопаются, из живых снастей, бьющихся в агонии, брызжет сок. Парус съеживается, желтеет, рыжеет, становится жестким и хрупким, затем разом вспыхивает, словно охваченный сразу и поздней осенью, и внезапной зимой. Затем почерневшая мачта медленно наклоняется и с треском рушится, поднимая фонтаны искр и тучу пепла.
Все вокруг становится молчаливым, холодным, обнаженным.
В толпе начинает навзрыд плакать ребенок. Непонятно из-за чего. Один из членов Комитета устремляет на него свирепый взгляд. Ребенок замолкает, словно захлебнувшись. Наверное, мать зажала ему рот.
Морэн не трогается с места, завороженный этой смертью, замаскированной под фейерверк. Он ни на мгновение не опустил, не отвел глаза. Его нервы напряжены так, будто вот-вот порвутся — с таким усилием он старается запечатлеть в памяти, схоронить в глубинах сознания картину события, только что произошедшего на его глазах.
К нему подходит сотрудник Комитета.
— Отлично, Морэн, хорошая работа. В нашем секторе не осталось ни одного дерева. Вы прочесали территорию достаточно частым гребнем. Восемьсот тринадцатый сектор можно считать образцовым.