— Какая она, ваша Талита?
Применение настоящего времени, обнаженная прямота вопроса поражают его и глубоко трогают. Он не может сдержать легкой улыбки, когда отвечает:
— Хотелось бы сказать, что она совсем другая. Более полная, более… Ей ведь было тридцать пять лет, когда я встретил ее, а мне только восемнадцать…
Меланэ понимающе кивает головой — и что она может понимать? Но его уже затянуло в нежные и горькие шестерни механизма воспоминаний, он перестает оценивать каждое свое слово и продолжает говорить. Их первая встреча в солнечной гавани, веселые краски парусов и яхт, необычное удовольствие от звуков ее голоса, от ее улыбки. Потом совместные прогулки, споры, молчание. Волшебное ощущение того, что тебя понимают, что бы ты ни болтал, что бы ты ни делал. Что тебя понимают, принимают, любят. Искренность, даже тогда, когда он признавался в самых болезненных своих чувствах, в своих самых сумасшедших мечтах. И даже в спорах он всегда чувствовал, что она с ним, несмотря ни на что, что она не осуждает его…
Однако, по мере того, как он говорит, он начинает слышать себя. И начинает думать, что же слышит Меланэ? Он всматривается в ее невозмутимое лицо. Как она воспримет его рассказ? С улыбкой сочувствия, с недоверием… Или как «патетическую историю, способную вызвать у вас слезы от смеха»? Он прекрасно помнит, как она рассказывала о себе, с какой яростью. Он знает, что у нее чувство справедливости, но оно покажет себя позднее, а сейчас она не может не быть жесткой. Она не будет успокаивать его, даже если вообразила, что влюблена в него — в особенности, если она вообразила это.
Он останавливается, несколько обескураженный ее молчанием.
— И вы ждете ее вот уже двадцать три года.
Он пожимает плечами:
— Да. Но за это время мне пришлось заниматься и многим другим.
— Но вы все еще любите ее.
В ее голосе отсутствуют вопросительные интонации, совсем как в первые дни. Она возвращается к старому? Или это что-то другое? Эгон вздыхает: он утратил свои способности преподавателя. Сейчас они равны. Но этот ее вопрос… Разве не об этом же он только что спрашивал себя? И он знает ответ; кстати, почему бы не признаться себе, что он давно уже знает его?
— Не так, как это было двадцать лет назад. Это любовь… любовь как бы потенциальная, в скобках. Уверенность, что если она вернется, то мы могли бы быть вместе; не так, как раньше, но вместе. Это реальность моего существования, важная часть моей жизни. Но это… не главное.
— А что тогда для вас главное?
Как она ухватилась за это слово! Да, сейчас она смотрит на него с выражением какой-то неосознанной свирепости. Она испытывает его. Да, все вернулось на круги своя.
— Главное, — отвечает он, глядя на свои руки, повернутые ладонями к собеседнице, — это жить. То, что я и делаю здесь. Это занятия со стажерами, изучение архивов, музыка, работа в саду. Жизнь. Это и дала мне Талита — возможность разумного существования в мире с самим собой. Знание того, что я нахожусь там, где должен находиться, что я стал тем, чем должен быть. Она помогла мне стать самим собой.
— Уйдя отсюда.
Он улыбается, радуясь этой проницательности, которую не ожидал встретить у Меланэ.
— Разумеется. Полагаю, что я всегда стремился к недостижимому. И, потом, у меня были бы проблемы с ее реальностью, если бы она осталась. Она была совсем не сахар, эта Талита, даже если учесть, что сегодня я вспоминаю прежде всего самое хорошее в ней. Двадцать лет разницы между нами. Целая жизнь. И какая при этом жизнь для нее! Путешествия… Нет, я не готов был стать ее спутником, даже если она и была готова к этому. Может быть, теперь…
Похоже, что Меланэ немного расслабилась. Вместо маски напряженной невозмутимости на ее лице появилось выражение строгости и мягкости одновременно.
— Она любила вас?
Да, строгая Меланэ, строгая и невольно жестокая. Ей необходимо знать. У Эгона ушло немало времени на то, чтобы смириться с этим ответом, но теперь он знает его:
— Она любила меня иначе. Скорее, как мне кажется, любила того, кем я должен был стать когда-нибудь.
— Именно поэтому она сказала, что вернется?
Это действительно вопрос, вопрос из любопытства, а не очередное испытание; Эгон может позволить себе признаться, что не знает ответа.
— Я не знаю, действительно не знаю, почему она сказала это. (А также не знаю, почему она сказала это в тот момент, когда уже находилась в сфере и была недосягаема…)
— Но вы все еще верите, что она вернется.