Как-то вечером Андрейка опять рассказывал о новой жизни у них на прииске. Он с гордостью говорил о красавице-драге, которая, черпая породу, своими большими ковшами гремит на всю тайгу. Рассказывал и о рудном золоте, найденном в горе.
— Слушай, Андрейка, а план пятилетний, про который ты рассказывал, на наш прииск тоже распространится?
— А как же! Поэтому плану у нас на прииске фабрику будут строить, золото извлекать из руды. Из Москвы приказ пришел про эту фабрику, — с гордостью ответил молодой приискатель.
— Из Москвы! Значит, про наш прииск и Москва знает? Так, так. Москва знает.
Андрейка рассказал о недавно выстроенном клубе, о больших переменах, происшедших в жизни приискового люда.
— Факт, все изменилось, — согласился дядя Гриша.
— Обожди ты! — цыкнул старшинка. — А правда ли, Андрейка, что во всех домах приискателей горит электричество?
— Своими глазами видел, — с готовностью ответил тот.
— Ну, уж если на нашем маленьком прииске фабрику строят и электричество есть, то в городах-то, в больших городах, наверно, сильно большие фабрики, а? Так, значит, и Москва про то знает? Так, так.
Мысль Филиппа Егорыча усиленно заработала: «Вот он, правильный-то путь! А Москва что хочешь сделает. Она-то уж разберется, где электричеству гореть».
Вечер был уже поздний, а старатели все еще не спали. Они сидели и рассуждали, как добыть продукты.
— Золото у нас вывернулось доброе, — сказал старшинка, — это верно, а продуктов мало. Если остаться еще на одно лето, то факт — заголодуем.
— Как Шамякин, — заметил дядя Гриша.
— Какой Шамякин? — поинтересовался Андрейка.
— Вот как жрать нечего будет, так Шамякина узнаешь.
Дядя Гриша рассказал, что будто бы где-то в тайге жил охотник, фамилия его была Шамякин. Жил он один, и вот вышел у него порох, охотник стал голодать. Он не мог добыть себе даже дохлого зайца. Сильно ослаб охотник. Лежал как-то на нарах и думал, чего бы ему поесть. Мыши скреблись под нарами. Решил он поймать хоть мышь. Залез под нары и начал ковырять ножом мышью норку, а в ней оказался золотой песок. Обрадовался охотник, стал дальше копать. Пока копал, ослаб окончательно.
— Воткнулся носом в золото и помер, — закончил дядя Гриша, — с тех пор и стали говорить, что Шамякин придет. Вот как бы с нами не случилась такая же история, как с Шамякиным.
Долго судили и рядили старатели и, наконец, пришли к одному: идти старшинке к Даниле Кузьмичу и просить его о помощи.
Утро. Морозно и тихо.
Филипп Егорыч с Андрейкой нацепили лыжи и отправились в путь.
Стояла, как завороженная, тайга. Каждое деревцо куталось в пуховую кухту. Кругом ни звука, только слышно, как поскрипывает снег под лыжами.
— Эээ! — крикнул дедушка Пых, когда поднялись на пригорок.
И тайга и горы ответили:
— Эээ-эй! эй! эй!
Он в эту минуту не испытывал ни радости, ни восторга. Ему просто хотелось вспугнуть тишину, показать, что здесь есть человек. Дедушка Пых оттолкнулся палками и покатился вниз.
Быстро добрались они до юрты Данилы Кузьмича.
Когда разговор о здоровье и об охоте кончился, старшинка с суровой прямотой сказал:
— К тебе я, Данила Кузьмич… с просьбой.
— Говори, слушать буду.
Филипп Егорыч сидел против печки и в раздумье поглаживал бороду. Лицо его хорошо освещено пламенем горящих дров. Брови, как никогда, насуплены, глаза смотрят печально.
— Решили было мы уходить, да передумали, до весны хотим додюжить, а там видно будет, — говорил дедушка Пых. — Но с продуктами у нас плохо, не хватит нам, никак не хватит.
— Плохо тогда вам будет.
— И вот решили мы, — продолжал дедушка Пых, — обратиться к тебе. Все ребята просят. Помоги нам.
Трудно отказать в просьбе друга, когда у друга большая беда. Всем хорошо известно, как тяжело таскать пустой желудок, даже с тяжелой добычей идти легче.
— Я и так помогаю.
— Это верно, что помогаешь, за это мы всей артелью тебе спасибо говорим. Но вот у нас… Видишь, Данила Кузьмич, муки у нас мало и соли. Выручай нас, а то нам в пору хоть уходи.
— Соли я вас дам и мяса буду давать, ну и муки маленько можно.
— Вот, брат, спасибо за подмогу, — сразу ожил приискатель.
Филипп Егорыч стал рассказывать о своем заветном желании послать письмо в далекую Москву. Охотник выслушал его и сказал:
— Письмо в Москву… Наверно, можно сына послать, до почты довезет. Пусть в Москве знают про наше золото. Наверно, не зря повезет. Камень бросишь в реку — не найдешь. Медведя по чернотропу трудно следить. Письмо дойдет или нет, как можно сказать? Однако, сердце чует — дойдет. Давай посылать будем.