Вот уже три дня как Андрейка прибыл сюда и принес дорогое письмо Филиппу Егорычу с того прииска, где раньше работала их артель.
Прочитал письмо Филипп Егорыч и крепко задумался. «Вот так прииск! Какие там дела идут… Фабрику строят, электричество горит! Назарка… черта ли в нем, в Назарке, у меня его в артели за работника не считали, а тут, гляди, человеком стал, премию получил, в газетах печатают. А я, верно, как медведь живу. Пропаду, и никто добрым словом не помянет…».
Давняя обида на свою бездомную, нескладную жизнь тягуче накипала на сердце. Письмо дразнило воображение.
«Нет, я им покажу. Они узнают про Филиппа Егорыча. Разве у нас здесь нельзя драгу пустить, разве у нас… Золото здесь не чета ихнему, знаю, какое там золото. Здесь, если подразведать, можно такое завернуть, что на всю тайгу гул пойдет. Сколько дорогого металла можно дать нашей стране. Здесь золото не тамошнее. Здесь можно…»
Дедушка Пых распалялся все больше и больше: он-то бы, Филипп-то Егорыч, да при технике-то!..
«Нет, сообщить надо, известить о золоте на Учугэе, на реке Хорошей! Не зря ее якуты «Хорошей» прозвали!». Но куда, кому написать, да так, чтобы немедленно ход делу дали, Филипп Егорыч не мог придумать. «Медведь, медведь и есть», — зло выругал он себя.
Филипп Егорыч нацепил лыжи и отправился в путь. Хмуро стояли деревья по колено в снегу. Кругом снег наметен в тугие сугробы. Следы диких коз, зайцев, лунки-схоронки в снегу, где проводят ночь рябчики — все замело. Над тайгой — солнце в матовом кольце. Завернулась в шубу тайга, притихла. Но только дедушка Пых поднялся на пригорок, навстречу выскочили семь диких оленей. Вот животные стали, посмотрели в сторону приискателя и поскакали дальше, пружинисто подбрасывая свое стройное тело.
«Эка красотища!» — подумал старый приискатель.
…Филипп Егорыч еще парнем пришел на прииск. Бедно жилось в деревне, а жить хотелось, конечно, лучше. Хотелось на своем коне пахать свою землю. И чтобы хлеба хватало от урожая до урожая. Но радостное и веселое солнце никогда не заглядывало в старенький домишко бедной семьи. Понуро шли серые дни, а солнце светило и улыбалось тому, у кого были деньги. И лишь несколько радостных дней бывало в году — это праздники. Напьется самогону измученный жизнью человек и кажется ему, что жизнь уже не такая паршивая штука, Даже в пляс пойдет и крикнет:
— Эх-ма!
Начнет подпевать какую-нибудь частушку, которую знал в юности, пропоет начало, а конца не помнит, убей — не помнит, остановится на полуслове и опять крикнет:
— Эх-ма!
Как-то раз в праздник, в масленицу, не весть с каких приисков завалился к ним в деревню старатель-гулеван. Три дня всех поил водкой. Загонял насмерть тройку лихих, катаясь по деревне.
Смотрел отец Филиппа Егорыча на проделки старателя, качал головой и удивлялся.
Отгулял гулеван, вытряс суму и исчез.
— Иди-ка, Филька, на прииск, — сказал ему отец, — может, и ты вынесешь деньжонок оттуда, а то так-то нам не в жизнь хозяйство не справить. Иди, попытай жизнь-жестянку, может, и вывезет кривая. Хватит батрачить у богатеев.
Отцу хотелось избавить сына от нужды, от унижения. Хотелось видеть своего сына человеком.
Собрался Филька, крепко подпоясался, надел новые рукавицы-голички. Запричитала мать, заплакала:
— Голубчик ты мой сизокрылый, кормилец ты наш, надежа ты наша, смотри, не загуби там свою головушку, бойся лиходеев, бога не забывай.
Много деревенских парней в ту пору от хозяина из деревни шли к хозяину на прииск. Каждый надеялся подработать деньжонок, вернуться, жениться, завести свое хозяйство.
И с тех пор повела Филиппа Егорыча бродячая жизнь с прииска на прииск, от одной ямы к другой. А там зашелестели карты в руках, зашумело от водки в голове. И затерялись где-то мечты о собственном хозяйстве.
…Филипп Егорыч остановился. Он всегда останавливался в этом месте взглянуть на странное дерево, изогнутое северными ветрами. Высокое, оно напоминало часового. Как будто вечно бодрствующий страж, одетый в тяжелые доспехи, стоял посреди долины и бдительно охранял подступы к сказочному богатству. Закурил Филипп Егорыч, и, легко переваливаясь с лыжи на лыжу, покатился, упираясь палками.
…В прошлую зиму к другу Филиппа Егорыча приполз полуживой с далекого Севера его старый знакомый Петр Петрович. Вот он-то и рассказал о богатом золоте на Учугэе.
Много за свою жизнь слышал Филипп Егорыч путаных рассказов о золоте и не один раз нарывался на «пустоту», сейчас же хотелось верить — старый и опытный приискатель доверял ему тайну. И заныла у приискателя косточка, как застуженные ноги перед ненастьем. И добрался Филипп Егорыч со своими товарищами, такими же как и он, любящими жизнь, ширь и раздолье, до нетронутого золота.