…Чуть приметная старая лыжня часто пропадала в снежных передувах. Вот она вынырнула из-под глубокого снега, свернула в сторону и пошла по увалу книзу. На крутых откосах стояли низкорослые деревца. Они как будто прижались и боялись, что их вот-вот оторвет студеный ветер и покатит, как перекати-поле, по холодному снегу. Широкую реку окаймляли высокие груды торосов. Обрывистый левый берег высоко поднялся над руслом. И, как на большом приступке, стояли громадные лиственницы.
Резким, отрывистым лаем встретила дедушку Пыха остроухая лайка. Из юрты вышел Данила Кузьмич. На нем была куртка шерстью наверх и легкие унты. Он что-то сказал собаке. Та прижала уши, отошла в сторону, но еще нет-нет да взлаивала. Приискатель отстегнул лыжи и поздоровался.
— Всю лыжню почти замело, новую пробивал, — жаловался Филипп Егорыч.
— Снегу ноне беда много, — подтвердил Данила Кузьмич.
Он долгое время был проводником у сибирских купцов, рыскающих по северу за дорогой пушниной, и научился говорить по-русски.
— Да, весной воды будет!
— Беда, как много. Однако заходи в юрту, греться будешь.
Юрта Данилы Кузьмича — большая, жарко натопленная. Все в ней по-хозяйски прибрано. Печка обмазана свежей глиной. На скамьях оленьи шкуры. В углу на нарах постель, покрытая заячьим одеялом. Одна на другой лежали большие пуховые подушки. На стене, вниз дулом, висели винтовка и дробовое ружье. В переднем углу — небольшая деревянная иконка. На ней изображен Никола-угодник с тонкими, как будто недавно подбритыми бровями. К потолку подвешены связанные пачками беличьи шкурки.
Данила Кузьмич рассказывал о том, как буран застал его с сыном в тайге.
— Дует и дует, прямо беда, шибко надоело. А у вас как золото? — вдруг спросил он.
— Золотит помаленьку. Еще одну яму бьем, приходи смотреть.
— Сходить можно, давно не был.
Охотник показал на шкуру медведя.
— Угощать медведем буду. Большой попался медведь. Только старик маленько он, — объяснил Данила Кузьмич.
— Как же ты его это, где нашел?
Охотник махнул рукой, как бы показывая, стоит ли говорить про такой пустяк. Зато он рассказал, как однажды, в начале зимы, охотясь за белкой, увидел след медведя-шатуна. От юрты было недалеко. Он вернулся за берданкой и пошел по следу, далеко в тайгу ушел, заночевал и лишь на второй день настиг зверя. Первый выстрел был неудачный. Данила Кузьмич не поверил, что мог промахнуться. Второй — тоже промах. Он удивился и подумал: не случилось ли что с ружьем. Подкараулив удобный момент, третьей пулей поразил наконец звери под левый пах. Много охотник убивал медведей, но это был единственный случай, когда пуля не брала зверя. Как видно, медведь еще осенью на большую, сильно осмоленную шерсть, катаясь по земле, намотал по нескольку слоев песку. Все это зимой смерзлось и получилась толстая, прочная корка, от которой рикошетила свинцовая пуля.
— А этого в берлоге собака нашла, — кивнул на медвежью шкуру Данила Кузьмич. — Позвал сына. Я дразнил, сын стрелял, — пусть учится. Большой жеребец лопался. Вам мяса заготовил.
Филипп Егорыч знал, что жеребцами якуты-охотники называют медведей-самцов.
— Значит, мяса нам сготовили, это хорошо. Давно мы не ели медвежатины.
— Помогать надо вам, а то совсем пропадете.
— Это верно, помогать нам надо, — согласился приискатель и поинтересовался промыслом.
Данила Кузьмич встал и прошел в угол, где висела икона.
— Во, гляди, какая попалась.
Он показал старателю шкуру большой чернобурой лисы.
— Распрочудесная, язви ее! — восхищался дедушка Пых, гладя шероховатой ладонью нежный серебристый мех, — и зачем ей такая красивая шкурка в нашем диком лесу? Вот шапку сшить — не замерз бы!..
Данила Кузьмич улыбался, тоже любуясь чернобуркой.
Мясо уже сварилось, и аромат его разносился по всей юрте.
— Давай медведя пробовать будем.
И он поставил на стол большой котелок и две миски.
— Мясо хорошее, кушай, — радушно приглашал охотник.
Мясо действительно было сочное, вкусное. Филипп Егорыч ел с большим аппетитом, а гостеприимный хозяин все подкладывал и подкладывал ему жирные куски. Сам охотник быстро срезал мясо с кости, потом расколол ее обухом охотничьего ножа, легко подхватил лезвием душистый мозг и проглотил, облизывая губы.
Потом пили густой горячий чай с сахаром. Дедушка Пых допил последнюю кружку и поблагодарил за угощение.