Копию — в дело.
т. Басову — срочно подготовить справку по организации «Меч».
Подпись: Рожухин
Ретроспектива
Дмитрий Рожухин
Объектив ночного видения превращал капли дождя в фосфорные пунктирные линии. За их пульсирующей сетью стена дома смотрелась плотной матовой плоскостью. Прямоугольники окон, четкие, словно вырезанные из черного картона, отсвечивали темной слюдой.
Дмитрий опустил бинокль. Закрыл глаза, давая им немного отдохнуть. Под веками сразу же запульсировала фосфорная рябь. Он потер веки.
— Черт, так и ослепнуть не долго, — проворчал он.
— Снайпер выцеливает цель не дольше десяти секунд, — подал голос Владислав.
Он стоял у соседнего окна. Бинокля от глаз не отрывал.
— Намек понял, — усмехнулся Дмитрий. — На «лежку» он не придет. Если не воспользовался нашим маршрутом, то глупо ждать, что он ляжет на выстрел на нашей «лежке».
— Жаль. Изотопы пропадают зря.
Винтовка в тайнике, «лежка» снайпера на чердаке и подходы к ней были заранее густо припорошены радиоактивным порошком. Проследить и перехватить снайпера на отходе с выстрела не составляло никакого труда. Прибор из арсенала ГСБ на изотопы работал, как собака на запах.
— Не так, так эдак, но он будет в адресе.
— Оптимист, бля, — сказал, как сплюнул, Владислав.
Дмитрий сделал вид, что ничего не услышал.
— Такую наводку он не манкирует. Адрес известен, подходы известны, расписание «объекта» известно. Кстати, Бетховен, втемяшил ему простую, как гвоздь, мысль, что удачный момент дважды не подгадать. Не сегодня, так завтра Карнаухов выползет из норы, засядет в штаб-кваритре Движения, и достать его будет в сто раз сложнее.
Владисла опустил бинокль. Взгляда от дома Карнаухова не отрывал.
— Самое простое, Диман, это сейчас дать тебе винтовку и попросить нажать на курок, — ровным голосом произнес он.
Дмитрий хохотнул.
— Не, не катит. Тогда придется ликвидировать меня на отходе, а я слишком ценный кадр.
Владислав охнул и резко вскинул бинокль. Дмитрий, спохватившись, поднес окуляры к глазам.
На фоне фосфорно-белой стены скользила черная фигура человека. Он бесстрашно скользил по канату вниз головой. За секунды он оказался напротив бойницы окна ванной комнаты. Перевернулся. Замер, уперев ноги в стену по краям окна. Притянул себя к стеклу.
— Лихо, — прокомментировал Дмитрий. — А ведь подъезды у них под охраной и видеонаблюдением. Значит, по крышам добрался. В дождь, между прочим.
Владислав сквозь зубы процедил что-то матерное.
— Что будем делать?
— Ждать, — ответил Дмитрий.
— Когда рассветет, скажешь, чего мы ждали, ладно?
— Шутка?
Владислав не ответил.
В комнату, тихо приоткрыв дверь, заглянула женщина.
— Мальчики, хозяин хаты в себя приходит.
— Наташа, не тупи! Вколи ему еще, пусть побалтеет на халяву, — бросил, не оглядываясь, Владислав.
Ретроспектива
Юрка Садовский, по кличке «Соловей»
Карнаухов страдал бессонницей, заработанной за долгие годы государственной службы. Убрать его ночью было самым оптимальным решением. Ни посетителей, ни свидетелей, ни экстренных выездов на службу. «Обект» гарантировано находится в адресе и был полностью беззащитен. Жил Карнаухов один. Домашних животных не держал. Горничная уходила ровно в девять вечера. В туалет ходил три раза за ночь, как по расписанию, раз в два часа.
Все получилось, как по нотам.
Карнаухов, шаркая домашними тапочками, прошел в ванную. Встал, уперевшись руками о раковину. Тупо уставился на свое отражение в зеркале. Помял мешки под глазами. Зевнул.
В левом боку шаровой молнией взорвалась боль. Раскат грома раскололся в мозгу. Показалось, во всем мире погас свет…
Стеклорез описал правильную окружность вокруг резиновой нашлепки. Стекло тихо дзинькнуло. В идеально ровное отверстие рука прошла, не задев края. Пальцы нашупали крюк шпингалета.
Надавив ногой на нижний край рамы, Юрка открыл окно. Беззвучно впрыгнул в комнату.
Карнаухов уже затих. Лежал ничком, прижимая левую ладонь к сердцу. Сквозь пальцы обильно сочилась кровь.
Юрка зубами снял перчатку. Наклонился, приложил пальцы к дряблой шее Карнаухова. Вена на шее не пульсировала.
И тут в комнате возник какой-то посторонний звук.
Юрка моментально нырнул за ширму, закрывавшую унитаз. Снял пистолет с предохранителя, и замер.
В большой квартире царила глухая тишина. Источник тревоги находился где-то рядом.
Юрка обшарил взглядом комнату. Огромная ванная, стеклянная колонна душа, корзина для белья, массажный стол и плетенное кресло. Спрятаться негде. Разве что в шкафах, скрытых за зеркалами.
Вдруг опять повторился тот же звук, но уже громче и протяжней. Потом что-то полилось на пол.
Обмякший Карнаухов продолжал опорожнять кишечник, наполняя всю комнату зловонием. Юрка облегченно выдохнул.
Он посмотрел на посеревшее обрюгшее лицо Карнаухова. Старик прожил непростую жизнь, умел вовремя притаиться, если пережил стольких вождей. Теперь на наливавщимся восковой тяжестью лице вся явственее проступало выражнение брезгливой презрительности. С вывернутой посиневшей нижней губы свисала тягучая ниточка слюны. Юрка отвернулся.
Выключил свет в комнате. Подошел к окну. Ухватился за веревку. Дважды дернул. Не успел разжать пальцы, как веревку с силой потянули вверх.
Ретроспектива
Дмитрий Рожухин
Владислав поцокал языком.
— Видал?
— Да. Класс! — отозвался Дмитрий. — Второй на крыше.
— Будем считать, что на подстраховке еще двое.
— Минимум. И оба со снайперскими винтовками.
— Резонно, — согласился Владислав. — Уши нам отстрелят, только сунемся к дому. Вот такая импровизация Бетховена получилась, Диман. Интересно, зачем он так рискует?
— Сейф, — коротко ответил Дмитрий.
Ретроспектива
Юрка Садовский по кличке «Соловей»
Все три стены занимали высокие, под потолок, шкафы, до отказа забитые толстыми фолиантами. Много книг стопками были разбросаны по потертому персидскому ковру. Старик при жизни явно сдвинулся на древнем Китае: куда ни посмотри, всюду фарфоровые штучки. У дальней стены стояла оттоманка, полускрытая за ширмой. Тоже китайской. На черном фоне танцевали белые журавли.
Рабочий стол Карнаухова был министерский, фундаментальный и безбрежный, как статьи бюджета на оборону, со множеством потайных ящичков.
Юрка бегло просмотрел раскрытую папку, лежавшую напротив кресла. Тихо присвистнул. Подумав, положил ее на место.
Сейф был открыт. Юрка покопопался в его нутре, просмотренные папки и отдельне бумаги небрежно сбрасывал на пол. Ообрал одну, самую толстую. Из накладного кармашка на брючине штанов достал черный пластиковый пакет. Сунул в него папку. Приторочал к ремню.
Дело было сделано, пора было уходить.
Он откинул тяжелую гардину и беззвучно распахнул окно.
Дождь тихо барабанил по подоконнику. Где-то на Гоголевском взвизгнула и затихла сирена.
И тут…
Это не был обычный страх. И не привычное чувство опасности; к нему быстро привыкаешь и живешь с ним, главное, не перейти грань, многие срезались — одни вдавались в бесшабашность, другие зажимались, съеживались изнутри — и те, и другие рано или поздно делали ошибки и погибали. Сейчас было другое. Было явственное чувство сжимающегося кольца.
Оно шло отовсюду: от папки, прижатой к бедру, от стен кабинета за спиной, даже привычная и столько раз спасавшая темнота за окном стала непроницаемой, как черное стекло. Она не хотела впускать в себя, укрыть своим пологом от чужих глаз, увести тайной тропкой в безопасное место, тщательно затерев за тобой следы.