Впрочем, разница у цыганской стоянки и военного стана была, и существенная. Тренировочный военный лагерь призванных окружал высокий забор из заострённых кольев, плотно пригнанных друг к другу. А у входа, на воротах, дежурили крепкие суровые воины, явно постарше восемнадцатилетних призванных.
Сопровождающие воины медленно, под уздцы, завели лошадей с повозкой на территорию. Сторожевые у ворот внимательно пересчитали количество призванных в клети. Сравнили с записями: сколько парней в этом году их город должен отдать и сколько доставили сопровождающие, собрали у всех глиняные метки.
Наконец, открыли навесной замок и, посмеиваясь махнули рукой на продолговатое деревянное сооружение, вдалеке, у самой стены:
— Это отхожее место. Кому надо опорожниться — туда.
Бедные парни и Филиппа, которые терпели уже почти сутки, со стоном рванули в ту сторону. Девушка не отставала. Она, не раздумывая, поспешила за парнями, потому что живот уже скручивало от боли, и Филиппа в любой момент могла испачкать единственные штаны.
Отхожее место представляло из себя помещение с круглыми дырами в полу. Когда Филиппа добежала до него, над каждой дырой уже сидел и постанывал призванный и ещё парочка пританцовывала рядом со страдальческими выражениями на лицах, придерживая руками естественные выходы спереди и сзади.
Ждать девушка больше не могла, поэтому забежала с тыльной стороны сооружения и присела в узкой щели между забором из кольев и деревянной стеной.
Обратно, к повозке, все шли медленно. У многих, включая Филиппу, болели животы от того, что так долго терпели.
Сопровождающие повели всех вглубь лагеря, к палатке, установленной для призванных из их города.
— Эй! — кто-то, из приехавших раньше и уже освоившихся, окликнул новеньких. — Вы откуда?
Несколько парней охотно назвали город и тут же получили ответ:
— А-а-а! Так это ваши там, у ворот, пришли и просят вернуть своих идиотов?
Громкий хохот окружающих разлетелся по лагерю. Филиппа оскорбилась за своих и тут звонко крикнула:
— Если бы дурость была неизлечимой болезнью, ты бы уже сдох!
— Что ты там, толстяк, вякаешь?
— Я — толстяк? А у тебя такие огромные уши, что, когда поворачиваешься, ветер меняет направление!
Парни, стоящие рядом с ушастиком, засмеялись, загоготали, как стадо гусей.
— Ты! Курдюк с жиром… — яростно начал единственный не смеющийся, стоящий рядом с ушастым, видимо, его друг.
— Прикрой свой рот! Из него дерьмо вываливается, — Филиппа так много времени проводила с братом и языкастой тёткой, что знала ответ на любой случай.
В ответ на все попытки задеть их город и парней, с которыми шла, девушка ловко сыпала во все стороны выражения, которых набралась от, вечно ругающейся со всеми, тётки:
— А ты такой грязный, что, когда, вдруг, помоешься, половину веса сбросишь!
— Если бы мозги были бы золотом, ты был бы самым бедным в империи.
— Ты так и будешь гавкать, псина, или, может, кусаться начнёшь?
Последняя фраза стала решающей. Разъярённый парень кинулся в драку. Филиппа получила в нос и с размаху улеглась на спину, рассматривая синее небо. Она так и пролежала, пока остальные парни из её города дрались чуть ли не всем лагерем.
Драться призванным никто не мешал, видимо, считая подобное времяпровождение отличной дополнительной тренировкой для парней. Однако, несколько старших воинов пристально следили за всем со стороны, наверное, чтобы не допустить крайностей.
Наутро, ещё до рассвета, Филиппа вышла из палатки, где вповалку, храпя, кашляя и постанывая, спали все призванные из её города. В лесу, за забором из кольев, звонко пели предрассветные птицы. Воздух был такой чистый и вкусный, что Филиппа с удовольствием вдохнула побольше, потягиваясь. Потом рука сама взметнулась к лицу, осторожно прикоснувшись к переносице: больно.
Девушка сегодня поднялась раньше всех, возможно, потому, что накануне первой забралась в палатку, ещё до конца драки, забилась в угол, завернулась в меховую полость и уснула.