Выбрать главу

- А вы присаживайтесь...

Переглянувшись, Нила с Мариной пододвинули стоявшие тут же табуретки и сели.

- Мы школьники, - сказала Марина, - мы знаем, что вы воевали, и хотим написать о вас в своей школьной газете. Вы не против?

- Ну да, а как же, - быстро закивал Супрунчук, переводя взгляд с Марины на Нилу. - А это оно самое... как оно... ну да ладно. Ишь ты! Толькечки я вас не припомню. Как школьников то есть...

- Мы из города. Из райцентра. - Нила достала из сумки свой маленький заграничный магнитофон. - Ну вот, Алексей Николаевич, - сказала она голосом школьного зубного врача, который просит первоклассника открыть ротик. - Вы все расскажете нам в этот магнитофон. Сначала мы вас запишем на магнитофон, а как приедем домой - спокойненько оттуда перепишем ваш рассказ на бумагу. Договорились?

Супрунчук молчал, непонятно глядя на Нилу; он словно хотел что-то сказать, но так и не сказал, а Нила требовательно повторила:

- Значит, договорились?

- Т-техника, ух! - сказал Супрунчук и покрутил головой.

- Техника теперь на грани фантастики, - согласилась Нила. - Мы слушаем вас, Алексей Николаевич. Нас интересует рассказ о вашем боевом пути, о трудных военных буднях, об успехах вашей части, вашего полка... Ну, что еще... Может, вспомните какой-нибудь забавный случай? На войне ведь случались и смешные вещи, правда? Иногда. В общем, вам виднее!

Поудобнее облокотившись о стол, Нила пододвинула к Супрунчуку руку с зажатым в ней микрофоном. Супрунчук вдруг весь словно бы окоченел, а его шея пошла бурыми пятнами.

- Ну? - шепотом поторопила его Нила.

- Я, этт-та... - кашлянув, скрипучим голосом сказал Супрунчук и, взяв туфлю, лежавшую на столе, поколотил ею о столешницу, - туфлю... бабке латаю. Жене своей. Бабке.

- Вы не поняли меня, Алексей Николаевич. - Нила щелкнула переключателем. - Идет запись. Надо говорить.

- Так я ж, эт-та... говорю, ага! - Супрунчук засмеялся каким-то сиплым, кудахтающим смехом, одной рукой отковыривая щепку от стола и нелепо помахивая другой.

- Соберитесь, Алексей Николаевич. Пленка идет. Начали!

Супрунчук коротко вздохнул, надолго задержал дыхание, в каком-то оцепенении глядя на микрофон, а затем стал рывками выпускать воздух сквозь крепко сжатые зубы. Нила снова щелкнула переключателем.

- Ладно. Я понимаю, вам трудно собраться. Давайте сделаем по-другому: я буду задавать вопросы, а вы отвечайте. Вопрос первый: в каком возрасте вы попали на фронт?

- Я, эт-та... двадцать первого...

- В двадцать один год?

Супрунчук замотал головой:

- Рожденный... этого самого года... двадцать первого года рождения...

- Понятно. Значит, вы, Алексей Николаевич, тысяча девятьсот двадцать первого года рождения и на фронт попали совсем молодым. Так? Бы попали в мужественную солдатскую семью, хранящую честь боевого знамени. К какому роду войск вы принадлежали?

- К этому роду... н-ну... пехота я.

- Были пехотинцем. Ежечасно рискуя жизнью, несли вы трудную военную службу. У вас был верный боевой друг. Его звали...

- Васькой звали, - быстро сказал Супрунчук. - Пилипенко Вася... Федорович... Ваську ранило, я говорю: "Иди, Вася, в санбат". Вася: "Не, не пойду..." Если б знать... Такой друг был Васька, товарищ мой боевой... Супрунчук, отворачиваясь, поскреб корявым пальцем в уголке глаза.

- Отлично, Алексей Николаевич, - оживившись, закивала Нила, - вы нам это и расскажите. Значит, был бой, и вашего друга ранило, а вы ему говорите... Ну, по порядку. Только держите сами микрофон, у меня рука устала.

Супрунчук взял хрупкий микрофон своей большой, негнущейся рукой с обломанными пятнистыми ногтями и вздувшимися венами. Рука эта так дрожала, что он стал держать ее другой рукой.

- Начали, Алексей Николаевич.

Супрунчук сипло кашлянул и с кривой, растерянной полуулыбкой стал глядеть на микрофон. У него затряслась и другая рука.

И тут Марина наконец поняла. Супрунчук боялся! Боялся ужасно, невероятно, до потемнения в глазах и остановки дыхания. Точно так же, как пугалась Марина, когда ее вызывали к доске во время тех самых самовольных каникул.

- Нил, может, пофотографируем пока, а? - сказала она Ниле. - И солнце какое хорошее.

- Ладно, - со вздохом кивнула Нила.

Марина сняла с плеча фотоаппарат и оглядела двор. Ей понравился пышный куст бузины с четкими пятипалыми листьями и множеством кое-где распустившихся соцветий.

- Алексей Николаевич, - сказала Нила, - вы пока переоденьтесь. Белую рубашку, парадный пиджак, ну и галстук, конечно, если есть... Какой несообразительный, - пожаловалась она, когда Супрунчук ушел в дом, - прямо горе с ним...

Она снова вздохнула и стала смотреть перед собой, накручивая на палец прядку волос.

Супрунчук появился на пороге. Он покашливал, суетливо разводил руками и как-то странно им подмигивал.

- Эт-та... Сорочки свежей не того... нету... Кгм. Г-ха! Старуха моя, эт-та... второй месяц в больнице, как его... ренматизм. Г-ха!

- Понятно, - сумрачно отозвалась Нила.

- Ничего, пусть будет в этой, - сказала Марина. - Идите сюда, Алексей Николаевич. Сядьте, пожалуйста, на табуреточку... как вам удобнее...

- А пинжак у меня тоже того... нету. Начальница ваша строгая такая, эт-та... Заметила она или нет? - Супрунчук проговорил это, прикрывая рот ладонью, чтобы не услышала Нила, и Марина успокоила его:

- Не страшно. На фото будет как новый, Алексей Николаевич.

- Никифорович, - наклонившись к Марине, которая поправляла воротник его рубашки, вдруг сказал Супрунчук. - А зовут Антон. Антон, значит, Никофорович Супрунчук.