— Да. — Он качает головой. — Не время и не место. Это как дрочить, когда я знаю, что мой отец в соседней комнате. Не могу возбудиться. Как-то не по себе, понимаешь?
Парень слишком любит делиться.
— К счастью для меня, — добавляет он, пожимая плечами, — он не часто бывает рядом.
С танцпола моя мама машет нам рукой. Затем она быстро забывает о нашем существовании, когда отец Фенна обхватывает ее задницу через белое атласное платье. Он крепко сжимает ее, и меня чуть не тошнит. Если говорить о свадьбе, то это — преуменьшение. Здесь больше персонала, чем гостей. Только мы четверо, все одетые для этого уютного маленького упражнения в психологической войне.
— Это больно, — простонал я в стакан с тем, что не чувствую вкуса, когда глотаю. — Это все равно, что смотреть сексуальную сцену по телевизору рядом со своими родителями.
— Нет, это как смотреть на своих родителей в сексуальной сцене по телевизору рядом со своими родителями. — Фенн не может отвести взгляд, ему явно противно, но он странно очарован. Он смывает эту мысль глотком шампанского.
— Мне одновременно стыдно и противно от самого себя.
В качестве акта милосердия Фенн пихает бутылку мне. — Держи, парень. Никогда не рано разрабатывать механизмы преодоления проблем.
Я подношу тяжелую бутылку к губам. — Твое здоровье.
Особенность дорогого шампанского в том, что оно пьется быстро. Я едва замечаю, как Фенн на секунду передает пустую бутылку. Наши родители продолжают тереться друг о друга в замедленной съемке под саундтрек из ретро. Тем временем DJ-садист сидит в своем телефоне и проверяет Twitter, не обращая внимания на нашу боль.
— Это странно, да? — Фенн сейчас занят созданием деформированного оригами из вышитой тканевой салфетки. — Я имею в виду, если бы они оба умерли прямо сейчас. Допустим, люстра милосердно падает им на головы, пока мы тут сидим. И осколок стекла, пролетев через всю комнату, перерезает мне аорту, и я почти истекаю кровью, прежде чем впасть в кому — по закону ты должен будешь решить, когда меня отключат от сети.
— О чем ты, блядь, говоришь?
Парень потягивает шампанское и думает, что он Ницше.
— Я говорю, что это большая ответственность. Быть семьей. Что мы вообще знаем друг о друге? — Он делает паузу, разглядывая мое лицо так долго, что мне становится не по себе и я отстраняюсь. Пьяные известны своими внезапными вспышками гнева. — Я уже забыл, как тебя зовут, — говорит он к своему собственному изумлению. — Черт, я действительно забыл егою
Я не могу удержаться от ухмылки. — ЭрДжей, — говорю я, как разкогда очередной медленный джем заполняет бальный зал. Христос. Хватит. Я хочу убить этого DJ. Он, наверное, делает это специально.
— Это сокращение от чего-то? — спрашивает Фенн.
— Как будто мои родители только что выбрали свои любимые буквы алфавита, пока доктор подвешивал меня за ногу вверх ногами?
— Правда?
— Нет. Это сокращение от Ремингтон Джон. — Я достаю телефон, слегка прикрывая экран, когда нахожу MacBook в сети Wi-Fi. Назовите это догадкой, но я предполагаю, что машина под ником «Grandmaster Gash» принадлежит инструменту в наушниках, который управляет музыкой.
— Ремингтон Джон? — Фенн громко фыркает. — Как синие воротнички, — замечает он, и на поверхность вырывается подтекст богатого мальчишки.
Отвлекаясь, я открываю Spotify на заднем плане и пытаюсь вспомнить, о чем мы говорили. — Мой отец увлекался Дэвидом Кэррадайном в 80-х. Я не знаю. Что, черт возьми, за музыкальное название такое Феннелли?
Он невозмутимо пожимает плечами. — Мой отец, наверное, сказал бы, что это старая фамилия. Но я уверен, что моя мама взяла его из бэйби-блога.
В середине особенно мучительного исполнения песни Криса Айзека «Wicked Game» в аудиосистеме внезапно раздается вопль Weird Al.
Диджей сбрасывает наушники и чуть не падает на свой табурет, пытаясь понять, почему он не может получить контроль над воспроизведением.
— Что, черт возьми, только что произошло? — Фенн смотрит на меня, потом на мой телефон. — Это ты сделал?
Я закатываю глаза. — Я бы хотел. Я просто проверяю сообщения здесь.
Я разрываю соединение Wi-Fi и убираю телефон в карман, позволяя DJ вернуть контроль, пока мама и Дэвид неторопливо подходят. Потные, улыбающиеся и не раскаивающиеся в своих действиях.
— Время разрезать торт, тебе не кажется? — Улыбка мамы искренняя и радостная, что пробивает брешь в моем горьком цинизме по поводу этого спонтанного переворота в наших жизнях. Затем она замечает две пустые бутылки шампанского и поднимает на меня бровь.