На следующее утро я добрался до Линкольна и попрощался с женой. Это был не очень приятный момент, тем более ее престарелые родители считали — и вполне оправданно, с их точки зрения, — что я плохо обращался с их дочерью.
Так или иначе, но в тот же вечер я отправился на вокзал и сел на поезд, который шел на юг. По крайней мере, на юге тепло и там можно спокойно спать под открытым небом.
В поезде имелось два товарных вагона, за проезд в которых не нужно было платить; в них всегда набивались такие же путешественники, как и я. И, надеясь, что трактор, погруженный на открытую платформу, достаточно защитит меня от холода, я пристроился за ним.
Я ошибся. Как только поезд набрал скорость, ледяной ветер завихрился, продувая меня во всех направлениях. Снег падал на одежду и тут же замерзал, так что в конце концов я стал похож на статую.
Я знал, что через пару часов будет остановка, и решил сойти там и где-нибудь согреться. Но очевидно, из-за переохлаждения и слабости потерял сознание, а когда пришел в себя, был уже день, а я замерз до такой степени, что едва мог двигаться.
Так я добрался до Канзас-Сити. Там с помощью двоих бродяг мне удалось спуститься с поезда.
Я провел — точнее, провалялся — неделю на заброшенной мусорной свалке, заболев воспалением легких, то дрожа от холода, то пылая от жара. Но, благодаря унаследованной здоровой конституции и небольшому везению, я выжил. Я свалился в горячке среди старых, закаленных бродяг по убеждению — людей, которые предпочитали вести жизнь сезонных рабочих, переходя с места на место, а не тех бедолаг, которых породила депрессия. Мы встречались с ними в разных местах — на прокладке водопровода, уборке улиц на юге и на западе. Я был одним из них, парнем, который со знанием дела мог рассказывать об игре в три очка и о полпинте, который знал, как профильтровать горючее из бака через носовой платок и очистить спирт через сухой хлеб который знал наизусть все до одного куплеты «Песни висельника». Другими словами, я был их братом по несчастью, а потому заслуживал той помощи, которую они были в силах мне оказать. И они помогали. Я был после болезни очень слабым, но благодаря своим братьям-бродягам все-таки выжил.
Как только я смог держаться на ногах, я побрел через весь город и добрался до вокзала. Уже спустилась ночь, и в темноте я увидел поезд, который готовили к отправке на юг. Я медленно шел вдоль состава, отыскивая товарный вагон. Вконец обессиленный, я остановился возле открытой платформы.
Она была загружена, хотя и не полностью, бревнами. Я пристроился в конце кладки. Я был ужасно доволен, что сумел устроиться на поезд еще во время его подготовки к отправлению. Остальные бродяги, которые заберутся на поезд уже за пределами вокзала, не смогут найти себе такое уютное местечко, как я.
Поезд несколько раз дернулся и тихо тронулся. Локомотив издал два коротких гудка, слегка увеличив скорость. Затем послышался еще один долгий прерывистый гудок, и мы покатили вперед. Не понимая, почему, кроме меня, не появилось ни одного безбилетного пассажира, я поднялся на ноги и обеспокоенно выглянул из-за борта платформы.
Мы как раз покидали станцию, и скорость поезда возросла примерно до сорока миль в час. Кучки бродяг отошли в сторону от колеи, не проявляя никакого интереса к проезжающему мимо них составу. Я посмотрел вперед и назад вдоль состава, когда мы проезжали освещенный перекресток, и, насколько мог видеть, все двери вагонов были закрыты. Я забрался на бревна и осмотрел состав с начала до конца.
На крышах никого не было видно. И по-видимому, никого не было в товарных вагонах. Вздрагивая от дурных предчувствий, я услышал еще один прерывистый и долгий гудок паровоза — окончательный сигнал отправления — и понял, что допустил ужасную ошибку.
Меня обманула эта платформа; по опыту я знал, что открытые платформы не включались в декларацию вагонных грузов. Тем не менее, это оказался декларационный поезд — товарный экспресс, — и при всей своей тогдашней терпимости железные дороги не желали терпеть каких-либо попутчиков, сверх указанных в декларации. Такие составы перевозили ценные грузы. Человек, пойманный на таком поезде, автоматически считался вором, и с ним соответственно и обращались.
Стоя на груде бревен и всматриваясь в темноту, я через некоторое время заметил, как в голове длинной цепи вагонов прыгает огонек, а в хвосте еще один. Они медленно направлялись навстречу друг другу, все ближе ко мне, покачиваясь из стороны в сторону, временами исчезая из поля зрения. Это охранники обыскивают поезд от начала до конца. Сколько времени им потребуется, чтобы добраться до меня? И что со мной будет, когда они наконец меня схватят?
Я следил за их приближением и с тоской посматривал на огни деревень, проносившиеся мимо. Паровоз грозно выл, разрывая тишину ночи своим требовательным гудком, требуя свободного пути.
Вызванный скоростью ветер был пронизывающим, но я истекал потом. От отчаяния я едва не впал в истерику, лихорадочно соображая, как мне быть. Я не мог спрыгнуть с поезда, который мчался со скоростью мили в минуту. Но точно так же и не мог на нем оставаться: меня вполне могли застрелить. В самом лучшем случае, если охранники примут во внимание, что я не вооружен, меня просто до бесчувствия изобьют дубинками.