— Да, скорее всего…
Игорь достает из пакета пару бутылок хорошего пива. Мы пьем, говорим. Вспоминаем прошлое. Как учились в школе, в универе. Сколько всего было, сколько прошло. И, в итоге, почти ничего не остается. Лишь мы с Игорем. Все остальное — фантомы, призраки. Я не уверен, что и Игорь до конца реален. Нет, без таких моментов жизнь перестает даже отдаленно напоминать что-то стоящее. Пусть все будет настоящим, как и должно быть!
Мы расстаемся уже вечером. Я провожаю Игоря до машины, но отказываюсь от предложения подвезти. Игорь уезжает, я ухожу. Но иду не домой. Ноги сами приводят к дому Киры. Я сажусь на игровой площадке, смотрю на ее окна. Вдруг в свете мелькнет ее силуэт? Или выглянет, может быть, заметит? Так и сижу, пока не становится холодно.
Дома принимаю ванную, бреюсь. Нужно делать хотя бы это, чтобы походить на человека. Оглядываю себя в зеркало. Что имеем? Молод, красив, богат. Реально богат. Работа с перспективой роста, нормальная сексуальная ориентация. Я теперь принадлежу к среднему классу, и скоро куплю Lexus. У меня почти нет врагов, жизнь прекрасна. И еще я убил человека…
Но это все не беда. Можно начать жизнь сначала. Уехать, может даже в другую страну. Заняться бизнесом, или положить деньги в банк и жить на проценты. Можно все прожечь, или приумножить. Возможностей масса. Только вот ничего не хочется. Вообще ничего.
Я лежу на диване, смотрю в потолок. Так хочется увидеть звезды, но перед глазами лишь побелка. Сплошная белая полоса. С небольшими трещинками. Но это ничего, главное — преобладание белого. Без разницы, что все это треснет еще больше, и отвалится. Главное, что пока хорошо. А будущего нет. Это не беда…
Теперь я отчетливо понимаю, что такое боль. И радость. Но больше боль. Потому что это чувство — все, что есть у идущего на смерть. Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя. Это тоже боль. Но и отвага.
А раньше все было просто. Проблемы казались решаемыми, перспективы — чарующими. Все пело и веселилось. Но потом куда-то исчезло, оставив суррогат, бледно напоминающий былой праздник. В нем и приходится существовать, тщетно надеясь на возвращение.
Жизнь — это исправительная колония. Определенный срок для каждого. Строгость режима, зависящая от преступления, определяется стартовыми условиями рождения. Программа исправления — судьба. Будешь следовать — условно-досрочное. А так — от звонка до звонка. И будешь исправляться. Тысячи, десятки тысяч ситуаций. Не смог, будь добр еще на один срок. Попробовал бежать — накинем еще, и режим построже.
Пытаюсь заснуть. С каждой новой ночью сделать это становится все труднее и труднее. Нет, кошмары не снятся. Не вижу я с тех пор и Серегу. Несколько раз снится единственный сон: я в ванной, в окровавленной одежде. Смываю, тру губкой, выжимая красную воду в раковину. Но пятна не проходят. На руках кровь. В дверь ванной стучат, просят выйти, а я судорожно тру…
Вот и сейчас, только лишь оказавшись в мире снов, я вижу кровь на ладонях.
Помощь
Просыпаюсь от звонка телефона. Стоит включить — кому-то понадобился. Номер не знаком. Не хочется брать трубку. Вдруг меня уже вычислили? Нет, если узнают — возьмут сразу. Говорю утомленным голосом:
— Да?
— Здравствуй, Владимир!
— Захар Владленович?
— Он самый.
— Хорошо, что вы позвонили, — говорю я неожиданно радостно. — Мне сейчас, как никогда, нужно с вами поговорить!
— Давай в кафе у твоего дома?
— Хорошо. Буду там через полчаса.
Одеваюсь, выхожу на улицу. Светло и тепло. Еще свежо. Теперь все дни солнечные. Как в какой-нибудь придурковатой молодежной комедии. Драма превращается в фарс, а потом изо всех щелей — шутки ниже пояса.
Кафе почти пустое. Я замечаю Нахвальского за столиком у окна.
— Здравствуй, Вова! Присаживайся.
— Здравствуйте!
Нахвальский пьет кофе. Мне не хочется ничего.
— Рассказывай, что тебя гложет, — говорит Нахвальский ободряюще.
— Что-то со мной не так, — отвечаю я горестно. — Жизнь разладилась. Тотально.
Нахвальский смотрит с пониманием, кивает. Но говорит не то, что хочу услышать.
— Не хочу разочаровать тебя, Володя, лишь подбодрить, но все, что с тобой происходит — как минимум закономерно. Я же позволю себе смелость заметить, что это в высшей степени правильно и вовремя.
Просто исходишь из неправильной предпосылки, что мир к тебе враждебен. А ты, Володя, как ребенок закрываешься. Но закрыться полностью не сможешь. И поэтому будешь страдать, ведь все против тебя. Ты считаешь себя неудачником.