— Немало…
— А что ж ты плутаешь, дед? Позвонил бы кому, тебя бы вытащили.
— Не люблю я, внучок, людям дополнительные хлопоты создавать. Я и к тебе-то сел потому, что чувствую, скоро обморожусь в конец, а идти еще очень далеко. Да и как тут позвонишь, с реки-то?
— А мобильный? О тебе ж беспокоятся, наверно?
— Нет у меня мобильного, — говорит дед. — Зачем он мне? И с кем разговаривать? Надо будет — позвонят на простой, советский. А старуха сейчас беспокоиться, тут ты прав, внучок.
— Какой домашний номер? — спрашиваю я.
Дед диктует, я набираю. Протягиваю мобильный. Дед берет осторожно, словно боится испортить одним прикосновением. У него сухая, но крепкая рука. Прикладывает к уху, слушает гудки. Наконец, трубку берет жена. Дед объясняет ситуацию, добавляет подробностей. Похоже, жена сердится, но не слишком сильно. Она больше рада, что дед жив. Я тоже рад. Просто, что помог, остановился, не проехал мимо. Это доброе дело нужно скорее мне, чем деду и его жене.
Просто когда ты на грани депрессии, когда мир перестает быть твоим, когда хочется исчезнуть и перестать чувствовать, нужно что-то, что остановит внутренний распад, вернет к исходному состоянию. Нужна отдача, жертва. Такая, как бескорыстная помощь незнакомому человеку.
— Спасибо, внучок, — говорит дед, возвращая телефон. — Теперь хоть старуха не переживает. Спать ляжет. А-то ж ведь ждет, глаз не смыкала.
— Это хорошо, дед, — говорю я.
Старик долго смотрит, вдруг спрашивает:
— Что тебя гложет, внучек?
— Да ничего, дед, — отвечаю. — А с чего ты взял?
— Уж больно вид у тебя печальный. С таким видам по ночным дорогам не ездют. Или ездют, но недолго…
Добавляю скорости, говорю:
— Это я просто очень устал. Работа нервная.
— А где работаешь?
Не хочется говорить, что в администрации. Вдруг, дед этого не примет. Чиновники — мерзавцы по определению. А так хочется, чтобы старик, случайный пассажир, не чувствовал неприязни.
— На заводе. Заместителя директора вожу.
Молчим. Наконец, дед говорит:
— Только вижу я, внучок, не из-за работы ты смурной такой. Есть еще причины.
— Ну, да ладно. Вижу, не хочешь говорить. Твое право. Только нет еще такой хвори, которую русская баня не лечит. Старуха вечером затопила, аккурат к моему возвращению. Вот, глядишь, и ты попаришься.
Молчим. Только иногда старик указывает дорогу. Вот уже показывается окраина деревни. Деревянные дома, дым из печных труб, света в окнах почти нет. На душе становится спокойно, словно уже вернулся домой.
— Вот мой дом, — говорит дед.
Я торможу.
— Ладно, дед, всего тебе хорошего. Не рыбачь допоздна.
— Постой-ка, внучок, — удивленно говорит дед. — А ты в гости не пойдешь, что ли?
— Поеду я. Поздно уже. Сам говорил — старуха спит. Поеду я.
— Нет, отпустить просто так я тебя не могу. И баня поспела давно. Пойдем, внучок.
Мне хочется зайти, просто побыть в этом доме, поговорить с дедом. Но нет желания стеснять стариков. Я могу просто сесть в машину, и уехать.
— Вот, почему ты остановился? — вдруг спрашивает дед.
У меня много мыслей на этот счет. Но говорю самую главную, правдивую до мурашек по коже:
— Потому что когда ты замерзаешь ночью один, должен быть хоть кто-то, кто тебя вытащит, поделится частью тепла. Иначе жизнь — точно дерьмо.
— Вот по этому, внучок, ты сейчас пойдешь к нам. В баню сходишь, старуха чем-нибудь попотчует. Давай, пойдем. Не стоит замерзать. Тем более — одному…
Выходим из машины. Я помогаю донести рюкзак. Калитка скрепит, пропускает к дому — небольшой деревянной избе с несколькими пристройками. Одна из них — наверно баня.
Дед открывает дверь, мы заходим внутрь. Там темно, пахнет сеном, теплой печкой, едой. Дед включает свет. Сени просторны, чисты. Один угол приспособлен под мастерскую: инструменты, какой-то станок. В другом — лопаты, грабли, тяпки. Отдельно на стене висит коса.
— Пойдем в избу, — говорит дед, открывая дверь.
Сразу попадаем в просторную кухню, сейчас темную. Только затухающие угли в русской печке дают немного света. Рядом с печью — обеденный стол. Дед включает свет. На противоположной печке стене висит чеснок, сушеные грибы, лук в колготках. У печки небольшой шкаф.
— Вставай, старуха, я гостя привел, — говорит дед. — Сооруди нам баню, да на стол чего-нибудь поставь.
Садимся радом со столом. Выходит старушка: опрятная, невысокая. Видно, что добрая. Приятное лицо, понимающие глаза.
— Где ж тебя лешак носил, окаянный ты? — спрашивает деда. — Как уйдет рыбалить — и с концами! Не дождешься его!