Я сейчас почти не живу наукой. От былого интереса осталось преподавание, да незаконченная диссертация. Зачем что-то делать, если заранее известно, что ничего выдающегося в науку не привнесешь. А твою Нобелевскую премию вручат другому. Разрабатываешь ничтожно малый участок проблемы, что не виден даже в разрезе десятилетия.
Так посмотришь — по всем статьям минусы. Что только заставляет жить, двигаться. Привычность процесса? Наверно. И скрытая надежда, на уровне детской обиды, что недооцениваю, а я могу многое, просто нужно собраться. Я предназначен для чего-то великого. Наверно, это признаки невроза и приближающейся мании. Не знаю. Но преподавание позволяет смягчить пустоту от осознания пропасти между своим ничтожеством и потенциальным величием.
Слышу стук, дверь открывается, на пороге Саша. Застала за подготовкой, а на мониторе еще кипит жизнь в виртуальном городе, что я строю, лелею, веду к экономическому чуду. Нужно выключать, иначе начнет бухтеть.
Саша входит, обнимает, проводит губами по щеке, садится рядом.
— Как в универе? — спрашиваю.
— Нормально. Представляешь, про тебя даже до нас слух дошел! И это, если участь, что преподаешь в другом универе.
— Наверно, говорили, какой хороший Веригин препод?
— Ага, только с точностью до наоборот.
— Ты, конечно, бросилась на защиту?
— Конечно, даже туфли потеряла.
— Ну, бывает…
Саша обнимает, рассказывает обычные студенческие глупости. Я почти не слушаю — ухожу в игру. Внешний мир исчезает. Появляются важные задачи. На экране город, кварталы, здания люди. Байты информации, единицы и ноли, которые оживляет, очеловечивает сознание. И я живу их жизнью, отстаиваю их интересы, сражаюсь, сопереживаю и радуюсь.
Прохожу миссию, выключаю компьютер. Саша нашла старый журнал, читает.
— Ладно, поехали.
Одеваемся, спускаемся вниз. После тепла кабинета темный мороз улицы вызывает дрожь. Но в двух шагах от двери служебная волга. Водитель, дядя Толя, ждет. Еще несколько секунд, и шипы зимней резины толкнут дорогу вперед, спрятав за стеклами наше разочарование.
Анатолий заводит машину, включает сигнал поворота, лихо встраивается в поток машин, огненной рекой огибающих площадь. Администрация тает в морозном сиянии. Мы едем в окружении габаритных огней, ближнего света и мерного гудения. В машине тепло, играет музыка. Я смотрю на Сашу. Сейчас она мне очень нравиться. В моменты, когда все не так, присутствие близкого человека снимает напряжение, чуть отдаляет стрелы и копья реальности. Ненадолго, но спасибо и за это…
В машине тепло, клонит в сон. Ехать еще минут десять, можно отдохнуть.
Город агонизирует огнями, силится разогнать придвигающуюся тьму, что скалит клыки из подворотен, тупиков, серебрит холодом у дорогих магазинов. Можно замерзнуть, умереть в метре от железной двери, тепла, что не принадлежит тебе, греет других, но твоим не станет. Стоит только выпасть из обоймы, перестать работать на систему. Не систему даже, а ее небольшую клетку.
Дядя Толя поворачивает во двор. Провожаю Сашу до подъезда. Пару минут стоим на крыльце, обнимаемся.
— Я люблю тебя, — говорит Саша.
— Я тебя тоже, — отвечаю.
Не могу выдавить, слово «люблю». Несмотря на то, что, наверно, люблю. По крайней мере был уверен в этом утром. Чувствую острый приступ жалости: к себе, к Саше. Выхода ведь нет? Я не могу предложить ей мир, Солнце, звезду с неба. Что там, я нечего предложить не могу. И хочу ли предлагать? Сколько мы дружим? Уже года четыре. А таких моментов все меньше, все приедается, растворяется в рутине. Сегодня — лишь отсрочка. Давно не виделись. А сейчас — апатия и слабость.
Дядя Толя везет домой. Смотрю в окно, на те же дома, кожей чувствую тот же мороз. Может, Фенрир уже сожрал солнце, а я и не заметил? А эти остовы домов, гробы машин, смутные тени в морозной тьме — лишь отголоски проигранной битвы…
Выхожу машины. В ближайшем ларьке по-прежнему свет, кто-то бдит, держит оборону против ночи и холода. Выйдешь на улицу, окунешься в холод, побредешь в одиночестве. Под тяжестью и морозом каждый шаг, как подвиг, каждый вдох — победа. Но силы тают. И видишь свет, когда отчаяние стучит в груди в ритме сердца. Там, за железной коркой, согретый электричеством, сидит человек. И ждет. Возможно — тебя.
Подхожу к подъезду пятиэтажной «хрущевки», когда-то розово-желтой, а сейчас бледной и грязной. Окна прогнили. Стекла мутные. Кое-где видны стеклопакеты, но вида это не делает. Дом знал лучшие времена. Здесь у меня квартира.