Подыскивая собеседника, Жильцов вспомнил про русских шоферов. Шоферы смотрели на Жильцова, как на безработного, свысока, к тому же он нечаянно скомпрометировал себя своими биографическими неточностями. Сделал он это из желания показаться более интересным, образованным, но это не вышло: его разоблачили. С тех пор и повелось в их отношениях так, что шоферы всегда принимались его разоблачать, а он продолжал подавать им повод за поводом для новых и новых разоблачений. Но теперь Жильцову показалось, что удельный вес его благодаря новым мыслям сильно вырос и потому он встал и решительно направился к угловому кафе. Перейдя улицу, Жильцов увидел играющих в кости у стойки знакомых шоферов. Войдя в кафе он заказал себе маленький стаканчик пива. Смотрит и следит за их игрой так, будто эта игра задевает его личные интересы. Бросил высокий в засаленной кепке, кубики покатились по стойке: вышло одиннадцать. Второй шофер, постарше, потолще собрал кубики в кожаный стакан, наддал плечом, помог ногой и с силой выбросил их на стойку. — Ах черт возьми! — вскрикнул он и вдруг увидел Жильцова. — А, опять ты здесь, всегда мне несчастие приносишь!
— Здравствуйте господа! — сказал Жильцов, радуясь, что наконец на него обратили внимание. Подавая всем по очереди руку, он отвечает: — Ну, что вы всегда так, я несчастия не приношу никому.
Третий шофер, коротенький, толстенький, с розовыми щеками, хлопает в ладоши и кричит: — Эй, человек, налей-ка нам пивца. — Лакей улыбается и чтобы доказать, как он хорошо научился понимать по-русски, хватает бокалы, наливает пиво, смахивает пену деревянной лопаткой. — А у меня, например, в роте солдат был, — говорит Жильцов, — конем его прозвали за то, что ржать здорово умел. — Лакей управился с бокалами, выставил их на стойку. Шоферы жадно пьют холодное пиво, а Жильцов продолжает: — Как заржет он в окопе с одного конца, а потом с другого, немцы смотрят: — никак кавалерия где-то появилась. Впереди только наши окопы, за окопами чистое поле, далеко видно. А сзади за ними лесок был. Они то вперед глядят в бинокли, то назад оглядываются. А он, наш жеребец-то, знай свое дело, ржет. Смотрим: они, давай вымещаться из окопов. Разведку в лесок посылают. Они вымещаются, а мы как хватим из пулеметов. Я приложился: ба-бац! Смотрю, один подскочил и бух на землю…
— Опять врешь! — отрываясь от пива, говорит толстый шофер. Во-первых, если все стреляют, откуда ты знаешь, что именно ты попал, а во-вторых, и слова такого нет «вымещаются».
— Как слова нет? Слово есть, — возражает Жильцов не очень уверенно.
— Ты лучше скажи, что такое кратное число? — спрашивает Жильцова проигравший, собирая кости в кожаный стакан.
— Прошлый раз я его спрашиваю, а он: то да сё и удрал!
— А зачем? — говорит Жильцов, — я же не в классе нахожусь перед доской, где мелом пишут. Здесь кабак, а в кабаке я про науку не хочу говорить.
— Кому бросать? — спрашивает шофер.
— Бросай ты, — говорит другой.
Он трясет кости в стаканчике, целится, собираясь бросить.
— Нет подождите, успеете! — говорит Жильцов, хватая шофера за рукав.
— Не мешай! — вырывая рукав, крикнул шофер, — все врешь, убирайся!
«Ну и Бог с ними», думает Жильцов, понимая, что поговорить с этими людьми ему невозможно. Вынув потертый кошелек он кладет на стойку несколько медяков, залпом выпивает свое пиво и выходит из кафе на улицу. Яркий, оранжевый свет слепит глаза. Поливающий улицу грузовик и два веера брызг останавливают Жильцова на краю тротуара. Гранитные кубики мостовой загораются зеркалом. Вода, солнце и пыль создают особенный запах… Словно молния выхватывает из глубоких, как бы ночных, сумерек бревенчатые избы, широкую улицу с зеленой травой у заборов, дубок у сарая, березки, стог сена который Жильцов складывал в последний раз перед войной. Над селом бледное небо, загораются звезды, петухи поют, радость разлита вокруг: в каждом порыве ветерка, в каждом шелесте листвы, в каждом цвете, запахе.
По влажным камням Жильцов переходит зеркально сияющую мостовую и обессиленный воспоминаниями садится на прежнее место. Почти у его ног воркуют и вертятся сиреневые голуби. Новые дети рассыпают зерно, идут прохожие, иные останавливаются у газетной будки, покупают газеты. Но Жильцов все это оставляет в стороне. Он сидит повернувшись спиной к площади, смотрит в воду бассейна. Серебряная зыбь бежит от шумно падающих струй, шевелит отражение лошадей, оранжевое пятно шляпы и бледное пятно скуластого курносого лица с запекшимися губами.