– Почему Елизавета Егоровна не захотела показывать вам свои детские фото? – следователь повернул ноутбук к себе, – щёлкнул клавишей, приник к экрану.
– Может быть, потому, что она никогда не любила меня, – ответил Евглевский.
– Какая связь?
– Понимаете, я думаю, в начале ее жизни в ней тоже плескалась горячая волна. Мне не повезло, я говорил, я увидел ее, когда бантов она уже не носила. Но и ей не повезло. Когда я ей напомнил о том, что она никогда не любила меня, она очень удивилась. А собственно что? Она и мужа не любила, да говорит, нужна была квартира. Ну а Гарик?.. С ним она на всех курортах побывала. Он не был жадным… Потом она стала поносить мужиков. Мы выпивали. Она вспоминала мужа, Гарика, других, все оказывались животными… Гарика она хотя бы приучила делать маникюр… Но… И вновь она заводилась: сейчас ей замечательно, никому ничего не должна, не зависит ни от чьих настроений и капризов… Я выпивал. Она горячилась все более и более. «Я веселюсь, когда мне весело». Тут я вспомнил о Зикосе, у подъезда. Достал часы. Она засмеялась, попросила взглянуть. Я отстегнул цепочку от кармана, положил их перед ней. Она взяла, щелкнула крышкой, и засмеялась, высоко вскидывая голову. Дальше не все хорошо помню. Видел то же лицо, губы, трогал ее колени, грудь, она смеялась. Ты, говорит, кроме часов, что еще нажил? Сможешь отвезти меня ну, хотя бы на «Волчьи Ворота», помнишь, тут же рядом, там сейчас аквапарк, золотой песок, мы снимали там коттедж с огороженным пляжем, голые загорали, только я не люблю заборы. И смеется. Помню, я услышал шум за окном… И пока вставал из-за стола, шел к балкону, пробила мысль, едкое такое соображение: жила во мне у самого горла, не откашляться, не выплюнуть. Я носил в себе ее все годы, все, что прошли и несутся сейчас, можно остановить их, все было ложь, я носил в себе ужас и не знал этого, надо стереть, прекратить… Не дойдя до балкона, я вернулся и показал Лизе, как выскакивает игла. Она захохотала. Я пошел к балкону. Внизу стоял Зикос и тихо рычал, задрав морду…
На этом повествование юного медика, участвовавшего в расследовании дела об убийстве Елизаветы Егоровны, обрывается. Осталась, правда, короткая приписка. Приведем и её.
– Я встретил Евглевского, – пишет доктор, – через шесть лет на одной из бесконечных войн, что идут сейчас по всему свету. Выглядел он для своих лет замечательно. Высокий, худой, тюрьма пошла на пользу. Он занимался гуманитарной помощью, правда за спиной у него болталась винтовка. Именно винтовка. А я прибыл наладить работу госпиталя. Как я понял, он не желал меня узнавать, это было видно, однако я порывисто бросился навстречу, протягивая руки.
Потом мы долго говорили. Выпили. И еще выпили. Был он как-то по–юношески восторжен, радостно-беспокоен. Выпивал с удовольствием. Заметно веселел. Хотя с чего бы? Кровь, бомбежки, трупы. В его годы жить в разбитых городах!?
– День идет как день, – говорит, – никуда не спешит. Бог требует: будьте как Я. Я и буду. У Него ведь день, как тысячу лет и тысяча лет, как один день. По желанию. Помнишь, доктор? – он поднял стакан.
– День, как тысячу лет?.. Вот как?.. А все-таки, Дмитрий, скажите, это вы укололи Лизу? Елизавету Егоровну?
– Лизу? – он искренне удивился. – О чем ты, доктор?
Собственно – «над вымыслом слезами обольюсь». Да и трудно сказать, что здесь вымысел. По сути, все правда. «Сотри случайные черты и ты увидишь – мир прекрасен». Или ужасен? А со случайными чертами какой он? Мир. В общем, не стал я призывать к ответу юного Чехова. Не соврал он в главном. Да и кто сейчас читает «Курорты Кавказа»?
Кто вообще читает?
Разве что СМС в телефоне.
***
Пришло СМС на мой новый телефон. От Геры, от сынка.
Папа, маме сколько лет?
С чего это, «сколько лет маме». Срочно понадобилось. Не стану отвечать. И тут же ответил.
Посчитай, мама родила тебя в 34
Когда ей стало 37, Гера в белесых кудряшках, глаза синие, распахнутые, радостный и неутомимый, вдруг насупился, сейчас заплачет, это тетка в супермаркете, всплеснув ладошками, пропела – «ой, какой милый ребенок, какой чудный, а ты мальчик или девочка?» «А я не знаю», – в глазах слезы, весь стал одним мучительным вопросом, устремленным к маме.