Тушка без головы засунута в таз, и ошпаривается кипятком, брызги летят на траву, на голову на траве. Быстро тает облако пара.
Гера смотрит на тушку, на голову. Рядом живые большие серые гуси хлебают воду из корыта. Гогочут.
– Гуси, а вам не жалко вашего товарища? – это ему четвертый год шел.
Вырос и “…оба глаза смотрят нагло,
хапанули, зависли… “
Может, стоило задуматься. Раньше. Садимся в вагон, Зоя провожает, мы без нее гостили на Кавказе, она машет рукой, а ему тревожно, и неуютно, и тоскливо – мать на платформе, он за стеклом, сейчас слезы покатят, сейчас всхлипнет. Но нет, говорит вдруг:
– Надо забыть маму, чтоб не страдать.
А у нас на потоке в университете училась девочка Октуй, из Токио, но не японка, отец ее из Тувы. Хотела выйти замуж за русского, «чтоб пострадать». Жорика бы ей.
***
Приснились буквы в телефоне. Выскакивали по одной.
Е В Г Л Е В С К И Й, П О Х О Р О Н И Л И Г Е Р У.
П О М И Н К И У М А М Ы
о т п р а в и т е л ь К е л д ы ш е в
8.08.2…
А год какой не разобрать.
Во сне значит, Гера – сын Келдышева. Что-то я не спросил Геру, был ли он на похоронах Келдышева. Не дает покоя Келдышев. Ни наяву, ни во сне.
Родственники, близкие Келдышева садятся в автобус, тихо переговариваются. Он смотрит вдаль, поверх автобуса, там светлой полоской, теряющейся в холмах, блестит шоссе, проносятся букашками автомобили.
Шорох рядом.
Из-под крошечного холмика выскочил суслик и завертел головкой, засвистел отчаянно, прерывисто, без остановки.
Трещат кузнечики, предвещая еще большую нескончаемую жару.
Пожилая женщина, бабушка Геры, только одета как городская, вдруг раздумав садиться в автобус, бросается к Боре, обхватывает его руками, громко рыдает.
Он оторопело смотрит на женщину, трогает ее плечи:
– Мама. Мама.
– Боря, Боря, – причитает бабушка Геры, затихая.
– Садись, мама, в автобус, – помогает ей подняться на ступеньки.
Автобус отъезжает от кладбища, несется по шоссе. Из-за холма слева выскакивает пастух на лошади, заворачивает стадо. Автобус тормозит. Боря выходит из автобуса, поднимается на противоположный холм. Холм лысый без кустиков, трава выжжена солнцем. Боря оглянулся, посмотрел вниз, там, у обочины автобус и мать высовывается из раскрытого окошка. Кажется, она пытается выбраться, устремляясь к Боре, но окошко не такое широкое.
Перед Келдышевым уже по ту сторону холма виден водопой.
Лошадь ходит по кругу, крутит огромный, в деревянную полоску, барабан и стоящие рядом длинные корытца заполняются водой.
Телята, овцы, козы двинулись вниз к водопою.
Чуть поодаль сбоку, высунув длинный красный язык, бежит огромный рыжий пес.
Стадо стремительно скатывается с холма, но у корыт замедляет ход, а у самой кромки останавливается вовсе.
Стадо стоит.
Мычит и блеет.
Из переполненных корыт начинает выплескиваться вода. Жажда мучит овец, коз, телят, но что-то пугает их, жуткий страх не дает подступиться к корытам и погрузить морды в искрящуюся на солнце воду.
Рыжий пес сел в пыль, вскинул голову к небу и завыл.
Тревога охватывает стадо.
Толкутся овцы и телята, задние напирают, толкаются, прорываются, наконец, к корытам, вот долгожданная цель, но к воде ступить не могут, словно невидимая струна впивается в их ноги и не дает ступить. Всего шаг. Однако его не сделать.
Приближается всадник. Спрыгнув с лошади, оставляет поводья в седле, но лошадь покорно движется за ним. Ступает она устало, медленно.
Завывает пес.
Лошадь останавливается у корыт, вскидывает голову и смотрит на ту, что вертит барабан.
Барабан скрипит, лошадь идет по кругу, толчками из трубы выталкивается вода в корыто. К трубе, куда плюхается вода, подходит пастух, ему навстречу ступает Боря. Пастух взглядом провожает поток от трубы до корыта. Там, под водой, в корыте что-то пугает его, он вскидывает голову и, не дыша, смотрит на Келдышева.
Келдышев в невыносимой истоме, в судороге, сводящей все внутренности, пытается не смотреть вниз, разворачивается в сторону скрипящего барабана, его охватывает острое желание вторить рыжему псу.
Но останавливается барабан.
Встала лошадь.
Боря смотрит на пастуха и взгляд его, наконец, скользит вниз к воде. Там, зажатый стенками корыта, на дне, лежит парень. Он без одежды. Голый. Руки вытянуты вдоль тела и прижаты к старым доскам, местами покрытыми зеленоватым мхом. Ворсинки колышутся, так как хоть и встала лошадь, и не крутится барабан, но порции воды со дна колодца все еще поступают и ударяют в наполненное корыто точно в то место, где голова юноши. Лица не рассмотреть.