Дед, прихрамывая, метнулся к воротам, схватил цепь и потащил пса к будке, но тот успел-таки цапнуть казака за голенище, и казак, клацнув затвором, выстрелил один и второй раз по псу… Не попал…
Пес прыгал, рвался, дед, молча, стоял у будки и держал цепь, пес метался.
Казаки у ворот захохотали:
– Ну, Митрий, ну, атаман… тебе патронов подбросить?
Митрий зло выругался, поминая и мать, и бога, и душу. Выстрелил еще раз, пес продолжал метаться. Дед молчал.
– Карабин! Дайте карабин! – заорал Митрий, он дергал свой затвор, но тот не шел – заклинило, а казаки посмеивались, не спешили. Вдруг женщина, выхватив карабин у одного из казаков и оттолкнув его, не целясь, с маху выстрелила по псу раз и второй. Вторая пуля попала в голову, а перед тем пес, метнувшись в сторону, опрокинул ведро с молоком, пенистое и теплое полилось оно в заснеженные навозные лужи.
Дед, прикрывая надолго глаза, вязал зачем-то цепь с убитым псом к крючку у навеса.
Женщина опустила карабин.
Митрий подошел к деду, узнал.
– Га, есаул, ты? Петр Ерофеич? Корову доишь! Вот так-так! Не вижу, чтоб ты собирался. Га?! Или как?
– Так. Сапоги я шью. А ты че, пришел собаку мою убить?
– Ладно, поговорим. Открывай ворота. Заночуем у тебя.
– Ночуй, только тиф в доме, жена и сын третью неделю лежат.
Митрий ткнулся в дом и скоро вышел:
– Открывай, открывай, сапожник. Кой черт мне твой тиф… но однако, чтоб не высовывались из своего угла, понял?!
В доме дед засветил фитилек на масле, собрал на стол; жена и сын тихо лежали на печи за занавеской.
– Что ж ты, Георгиевский кавалер, забыл про свои хутора и конюшни, сапоги шьешь. На вот подлатай, – Митрий бросил деду свой сапог с разодранным голенищем и следом стоптанные женские сапожки.
Присел к столу отломил кусок хлеба.
– Не пойму тебя, Петр Ерофеич, выделили взамен халупу, в твоем доме сельсовет разместили, власть свою поставили. М-м? И ты их сапожками обшиваешь, немцы пришли и немцам шил.
Дед налаживал сапожную лапу, молчал.
– А щас возвернутся, опять примешься обшивать гадов? Га? – Митрий стукнул кулаком по столу, подскочил фитилек в плошке, запрыгали тени по потолку.
Дед встал, прошел в соседнюю комнату, засветил там фитилек и принялся стелить постель.
Женщина и Митрий переглянулись, женщина опустила голову, перестала есть.
– Ты, есаул, стели нам отдельно, – Митрий хлебнул квасу из кринки, усмехнулся, кивнул в сторону казаков:
– А этих двоих хоть рядом с собой положи.
Вскоре дом затих. Не спали, может быть, моя бабка, жена деда, да сам дед, придвинув фитилек поближе к сапожной лапе, орудовал шилом, дратвой, иглой.
Ближе к утру из соседней комнаты, раздвинув занавески, вышел Митрий, скосил глаз на деда, ничего не сказал, вышел в сени, скрипнул дверью во двор, а потом долго и шумно мочился прямо с порога.
Когда вернулся, долго ворочался на своей кровати, сопел, потом поднялся, постоял… И дед, опустив руки, видел, как Митрий, осторожно ступая, похрустывая суставами, пробрался к постели женщины.
Дед заканчивал латать последний сапог, склонился, засунул руку вовнутрь, погладил короткое голенище, потом насадил на лапу и занялся каблучком. Услышал возню, тяжелые вздохи, грохот, и громкий шепот:
– До венца не будет ничего, Митя. Не будет.
Митрий закурил. А дед, покончив с каблучком и притушив пальцами фитилек, прилег на скамейку у печи. Вера, моя мама, свернувшись клубочком, спала рядом на полу, на овечьем полушубке.
Светало.
Вскоре в окно с улицы постучали.
– Подъем! – звякнула уздечка – дневальный поскакал к следующему дому.
Казаки собрались быстро. Дед тихо сидел на скамейке. Женщина обула сапоги и, не взглянув на деда, вышла из хаты, следом казак, за ним Митрий. Со двора заорал:
– Есаул, ворота отворяй!
Второй казак задержался в доме. Застегивался, оправлял ремень, пил квас, острый кадык перекатывался вверх-вниз, вверх- вниз; перевел дух, закивал деду:
– И-и-и, куда собираться? Куда едем, кто нас ждет? И дома не останешься! Кровушки полито, и-и-и… Вы то, Петр Ерофеич, не собираетесь никуда, и правильно, чего вам…
Дед раскрыл ворота, постояльцы тронулись со двора. У будки лежал пес с пробитой головой, рядом шумно жевала корова.
Дед задвинул засов на воротах, открыл калитку, вышел на улицу, долго смотрел вслед казакам. Небо очистилось, подморозило. Стих ветер.
Не успел дед ступить во двор, как прискакала женщина, коня оставила на улице, забежала в дом, дед похромал за ней.
Женщина лихорадочно рылась в постели; сначала в своей, потом соседней, где спал Митрий.
– Узелок, маленький, в синей тряпице? Где?