– Щас. Идем ка, – дед повел скулой в сторону.
Женщина пошла за дедом.
А во дворе он заломил ей руки и потащил в баню. Там в предбаннике ссыпан горох, в початках лежала кукуруза. Дед дышал горячо и часто. Женщина не кричала. Вскрикнула только один раз, но не горько и не отчаянно, а как-то полно и глухо.
Скоро из бани вышел дед, хотел закрыть на крючок дверь предбанника, но передумал.
Взял под уздцы лошадь, провел ее через двор на гумно, стал привязывать к дереву и услышал шум во дворе – трещала калитка, зло матерился Митрий, во двор влетел на коне, калитка слетела с петель.
– Где Анна? Где Анна?
Дед пожал плечами:
– Какая еще тебе Анна, ты что?
– Она сказала, что забыла у тебя узелок с карточками. Где она?
Дед развел руками. Отвернулся
Анна поднялась с гороха, осторожно ступила к двери, привалилась к притолоке и, затаив дыхание, припала к щели.
Из-за Узловки послышался гул моторов и почти сразу лязг гусениц.
Анна старалась дышать тихо.
Митрий услышал шум.
– А-а-а, подыхай, сволочь, – сорвал с плеча карабин и почти в упор выстрелил в деда. Конь под ним захрапел, вздыбился, Митрий рванул поводья, крутнулся и с места взял в галоп.
Дед медленно оседал на бок.
В доме на печи закричала бабка, следом закричала мама и подхватилась из хаты, «папка, папка»…
…а ее, моей мамы, суженый, ее первый мужчина, которого она так и не смогла полюбить, он в этот миг скакал где-то по немецким тылам… скакал, настигал, догонял солдата и рассекал бегущего шашкой наискось от плеча до плеча и тот обрубком еще долго по инерции бежал, бежал, бежал…
– Папка, папка, – кричала Вера, выскакивая во двор.
Дед задыхался, что-то бормотал.
Мама сумела дотащить его до двери и потом в сени.
Дед тяжело дышал.
Прошло двадцать лет.
На холмы опускалась ночь. Уже в темноте, когда особенно слышен одуряющий запах амброзии, когда замерцали первые звезды, мужик стал отвязывать деда; дед упал бы, но мужик поддержал его, поставил на ноги, подвел к можаре и усадил на нее.
Отвязал и меня, помог сойти.
Я окунул голову в корыто с водой и поднял ружье, я увидел его под корытом.
Дед на можаре распрямил спину, покачал головой.
– Оставь, опусти ружье, сынок. Это же не Митрий. Посмотри, какой он молодой. А Митрий и тогда был старше меня, это другой, опусти ружье, не надо в него стрелять.
Я опустил ружье.
Лошадь у барабана стояла и, вывернув голову, наблюдала за нами своим единственным глазом, а когда я опустил ружье, она вдруг вздрогнула всей кожей, качнула головой и тронулась по кругу.
Скоро уже вода толчками плюхалась в корыта.
***
Ветер первых морозов. Заиндевелое белье на веревках. Удерживается жердью с гвоздем. У дяди Гриши фамилия Жерделев. Белье не в силах хлопать парусом, верхушки холмов присыпаны крупитчатым снегом, и гвоздь, и жердь те же, и слепящие лучи прорываются сквозь несущиеся хлопья туч, пронзают крохотные сосульки на уголках наволочек, и сосульки искрятся радужно.
Восторг захлестывает, восторг и радость, и хочется кричать: «а-а-а-а».
Или запеть:
Солнышко светит ясное,
Здравствуй страна прекрасная…
В мире нет другой,
Родины такой…
Синий свет до самого Эльбруса сдерживается лохмотьями туч, тучи несутся, и свет то иссине-серый, то серый, то серый с синим… но вдруг вершины высвечиваются оторвавшимся от солнца лучом и снежные лапы на макушках сияют ослепительно всему предгорью, всем холмистым степям. Мы видим Эльбрус. Он горбатый.
И холод, и свет, и первые морозы, и порывы ветра – время дяди Гриши. До самого Рождества. Гусей под Рождество резала сама мама, но когда требовалось зарезать теленка, овцу или свинью, тут равных ему не было. Отец не резал. Никогда. Уклонялся. Правда, никто особенно и не настаивал. Не было такого, чтобы мама упрекала, «ты, мужик, казак, до Венгрии в 45-ом доскакал, а тут соседа зови», нет, не было. Дядя Гриша жил напротив, тоже воевал, тоже буйный, весь в медалях и ранениях, и склонный к мудрствованию. Философ и лучший мастер по убою. Так считалось, пока не случился конфуз в один из особенно ясных и не слишком морозных дней.
Двойную петлю из темно-фиолетового шпагата отец сам довольно ловко набросил на заднюю ногу свиньи, затянул и скоро вылез из свинарника. Дядя Григорий тут же, одним движением, намотав на пальцы шпагат, дернул рукой в сторону, отец ухватился за конец шпагата, и они вместе потянули свинью.
Свинья завизжала, пронзительно на весь поселок.
Я принес из дому старые одеяла, тряпки, брезент, сложил все у входа в катух, рядом с акацией и горой соломы. Пытаясь перекрыть визг, позвал отец:
– Дима, Джим… – это он мне.