Я распахнул калитку, подошел к ним.
– Залазь, посмотри, не идет что-то, – прокричал отец, указывая головой на визжащую дыру-дверь.
Я залез в свинарник – передняя нога свиньи провалилась между досками. Я потащил ее, нога согнулась, подломилась, что-то хрустнуло и, наконец, я выдернул ее – копытце сломано и висит, белеет обнаженный мосол, но тут же нога дернулась и погрузилась в темную соломенную подстилку.
Свинья визжала, упиралась, била ногами… дядя Григорий и отец налегали на веревку, тела их наклонялись то назад, то, с громким «гаа-а», вперед…
Наконец, показалось копыто, стянутое шпагатом, потом вся нога, еще усилие и туша гулко шмякнулась на землю, свинья умолка на миг… И уже не успела завизжать вновь… Дядя Григорий выхватил из-за пояса длинный узкий нож, коротко дернул плечом, и лезвие мягко вошло в серую, с налипшей соломой щетину.
Свинья захрипела… забулькала.
Пошел мелкий, в крупинку, снег. А на акации рядом с калиткой не опали еще жухлые листья кирпично-грязно-зеленого цвета и на них сыпал снег.
Свинью вытащили из катуха.
Мама принесла два ведра горячей воды, поставила рядом с брезентом и тряпьем. Достала из телогрейки три ножа, бросила на брезент.
Свинью подтащили к куче соломы, отец освободил ее ногу от шпагата.
Дядя Григорий закурил, взял вилы… Дым от папиросы мешался с редкими снежинками…
Дядя Григорий вздохнул:
– Э-э-э, и что за зима нынче… Помню, по молодости, в эти времена – снегу по пояс! А? Трофим!
Отец подкладывал под бока свиньи красные кирпичи, для устойчивости, чтоб не валилась.
– Да ты че, Григорий, ты где жил-то по молодости? Забыл?.. Откуда у нас снегу по пояс?
– А-а-а… – дядя Григорий недовольно сплюнул, поддел вилами солому, принялся обкладывать со всех сторон притихшую свинью.
Мама принесла паяльную лампу, ведро с бензином, оставила все рядом с брезентом, пошла к дому.
Дядя Григорий протянул мне спички:
– Ну, пали, казак.
Вздохнул:
– Нет, Трофим, надо было дождаться хороших морозов. Ну, ты посмотри, это снег, что ль? Манная каша! Бывает разве такой снег?
Я чиркнул спичкой – язычок обнял сразу две соломинки, спрятался вглубь и… поднялся светлой дымной струйкой.
Отец специальной иглой с длинной плоской ручкой прочищал паяльную лампу, тихо бормотал:
– Снег и снег, поначалу всегда такой, крупинками сыпет.
Разгорелось густое пламя, повалил клубами белый дым, полетел облаком в сторону домов, в сторону улицы, единственной улицы во всей бескрайней степи.
У свиного костра собирались дети. После того как соломой, потом паяльной лампой осмолят свинью, отец отрежет хвост, почистит его и, порезав, каждому даст по кусочку. Дети ждали.
Пламя охватило всю солому, загудело, потрескивая.
Дети переговаривались шепотом, завороженные пламенем.
Дядя Григорий большим круглым точилом с отбитым краем точил принесенные мамой ножи.
Я тыкал в пламя хворостиной.
Отец из ведра через воронку заливал бензин в паяльную лампу.
Поодаль от костра сидел крупный черный пес, редко хлопал хвостом по припорошенной снегом земле… и вдруг взвизгнул, шуганул в сторону, будто снесенный вихрем.
Из костра выскочила свинья, на рыле тлеет пучок соломы, а сама вся в огне.
Дети смолкли, дядя Григорий выпрямился, застыл.
Свинья в огне скакнула в сторону детей, сбила с ног девочку.
Полетели искры.
Беззвучно, толкаясь, и, налетая друг на друга, побежали дети.
Комочком на земле осталась лежать девочка, под боком у нее – клок соломенного жара, подернутого сверху белым пеплом.
Гудела синим пламенем паяльная лампа… и… вспыхнул бензин… вспыхнули руки отца.
Бежала из дому мама.
Схватила ведро с горячей водой и плеснула кипяток на отца, пламя на руках сбила, но огонь перекинулся на штаны…
Поднялась с земли девочка, лицо разбито и налипли снежные крупинки, они таяли от теплой и темной крови; девочка поднялась, не издав ни звука, постояла и вновь упала.
Бежала свинья по улице, она уже не в огне, а только в черной обгорелой щетине… За свиньей гнался дядя Григорий.
Мама схватила девочку на руки и замешкалась, не зная, что делать.
Отец с горящими штанами подхватил брезент, стал кутать им ноги, запутался и завалился на спину, широко раскинув руки. Руки красные-красные в белых пухлых волдырях, и волдыри полопались от удара о землю, и нет ногтей на пальцах – выпали…
Где-то в центре улицы, напротив конторы, свинья, будто ткнувшись в стену, упала рылом в землю, да так и замерла.
Подбежал дядя Григорий.
Из конторы, без телогрейки, пиджака, с авторучкой в руке вышел главбух и с поднятой рукой и ручкой оторопело уставился на свинью.