Где-то на окраине поселка кто-то стал заводить трактор. Трактор из прошлого века – «Беларусь». С пускачём, который долго оглушительно стрелял, потом заглох, и потом вновь стрельнул, застрекотал, и запустил двигатель. Двигатель заурчал надсадно, на одной ноте, казалось, сдохнет, но нет – громче, громче и взвыл, наконец. А как только набрал обороты, трактора и вовсе не стало слышно.
Отец усмехнулся.
– Сенька Шевяк! Фермер! Новый же трактор купил! Бережет. Новый на приколе стоит, ржавеет, а заводит МТЗ – 50. Я еще на таком гонял, но даже в те годы у меня стартер стоял. А Сеня пускач поставил. Такой жук! Экономит! Пускач этот сам собрал, лишь бы не покупать.
– И экономит, и что можно самому, сам делает, не чета непутевым.
– Путевые! У-у-у! Да я, если б только… кто-то потише да поласковей, я б может, ни ногой, никогда, кохалась бы, бабочкой бы без хлопот-забот.
– Конечно, бабочкой. Напорхалась! Алкаш. Что я от тебя видела, ты, когда отары на зимовки гонял, что обещал? Говорил…
– А вот тут бы, лучше помолчала бы, и про зимовку, и про Новый год, и про «Самое синее в мире…»
– Давай, давай. Распаляйся. Может, опять под кровать загонишь?
Отец уперся локтем в подушку, приподнялся решительно, словно собираясь с силами и пытаясь понять, сколько их еще у него, скользнул взглядом по изможденному ее лицу.
Вошла Нина, арбуз принесла
– Вот! Ха-ро-ши-й! Сразу видно.
Поставила поднос с соленым арбузом на тумбочку, разрезала, кусочек подала маме.
Мама откусила, и боли оставили ее. Засветились глаза.
Отец взял скибу, призадумался.
– Нина, ну а по такому случаю!? Давненько… С тех самых пор не доводилось лакомиться…
Нина принесла наполненную до краев рюмку.
Отец выпил, выдохнул, чуть разжав губы, и принялся за арбуз.
Нина вышла.
– С каких это «тех самых пор»? – голос мамы заметно набирал твердость, словно она возвращалась откуда-то издалека, может даже оттуда, где и бывать не доводилось.
– А с тех самых, как пропал этот твой в тельняшке. Гармонист.
– Иван Алексеич? Чё ты говоришь, мой, сам его к нам в дом притащил. А хорошо играл! Задушевно. Никто так не мог. «Черное море мое».
– Море. Да, да. Моряк засратый, только с берега его и видел. В береговой охране служил. Тельняшку напялил. Моряк! Перед смертью во всем признался.
– Ты чё, хоронил его?
Отец не отвечал.
– Пропал Иван Алексеич и аккордеон пропал. Не нашли. А? Почему ты говоришь, что умер?
– Куда ему деваться? – отец поднял голову, позвал, – Нина.
Вошла Нина.
– Нина, принеси еще.
Та посмотрела на маму.
– Принеси ему. Пусть… – мама почувствовала что-то. В голосе отца слышалась тоска и… в конце концов Ивана Алексеича он видел последним. Столько лет молчал, уж там и косточки истлели.
Нина принесла еще рюмку и вышла.
Отец выпил, закусил арбузом, положил корочку на поднос, прикрыл глаза.
– Может ты его убил? А?
– Не ори.
Вошла Нина.
– Мам?
– Ничего Нина, ничего. Славка не приехал?
– Нет, завтра вернется.
– Завтра? Хорошо. А Жорик?
– Жора живой, мама. Слышала, возвращаться собирается, навоевался.
– Да? Хорошо, Нина.
Нина вышла.
– Тебе зачем Славка, манюня?
– Подумала, может, внуку расскажешь.
– Что? Что ему можно рассказать? Сами все знают.
– А куда упрятал Ивана Алексеича, поди ж не знают. Никто ж не знает. Никаких следов. Ни живого, ни мертвого.
– А что его сильно искали? – отец скривил губы в улыбке. – Мне уже первого января все стало известно.
– Первого января? Что тебе стало известно? Кто ж такой этот известитель? Откуда узнал?
– Сорока на хвосте принесла, устроили бой быков. Позорище! А Джима за что побила? А? За что, спрашиваю?
– Как за что? Он кинопроектор запустил.
– И за это лупить? Шалава! Никогда не любила его. В пять лет, в мороз за сеном. Много он унесет!
– Много не много, а все ж охапка, – помолчала, – Да, – и с горечью, уходя в себя:
– Как вспомню! Из скирды сама крючком дергаю, а он ручонками – тащит, тащит. Зима к концу, сено слежалось, дергаешь, дергаешь его. А ты, родненький Трофимушка, завьешься – и-и-и… И месяц, и два, и по пол года… Где тебя носит? А к концу зимы корову кормить нечем. Сидел бы дома, не пришлось бы по ночам сено таскать с кошары. Что ты есть, что тебя нет. Мужик!
– А больше ничего не помнишь? Сколько привозил? Не помнишь? И «Ирбит» с коляской, потом «Победа», это как? А у кого первый цветной телевизор? Управляющий собирался только, у главбуха не было, а я привез, подключил, вся улица сбежалась. А?
– Телевизор? М-м-м… А пропивал сколько? Два месяца телевизор без тебя смотрели, гуляешь два месяца. И больше бывало. Кобель.