– Ты-то уж помолчи… А Ваньку твоего не убивал я. Так прищучил. Может, он и по сю пору живой.
– Правда? Хорошо бы, тебе ж человека убить…
– Не убивал, говорю тебе, и вообще никого… ну на войне, понятно, – помолчал и продолжил:
– Не первого января, нет, дней через пять после побоища в клубе все в картинках расписали. Кстати, чем закончилось?
– Что закончилось?
– Кто кому накостылял?
– Иван, конечно. Молодой. Еле спасли Гришку.
– И ты тут же к победителю подол задирать.
– Дурак ты Трофим. А что там у тебя через пять дней случилось?
– Ты не дура, конечно.
– Так что?
– Приехал ко мне на зимовку Заир, бочку с водой привез. И рассказал. Все поняли, что из-за тебя подрались. Заира помнишь?
– Помню, вы с ним отары в район перегоняли, на мясокомбинат.
– И перегоняли, и недогоняли. Кунаки. Уважал он меня. Обидно ему стало. Как можно, говорит, Трофим Палыч? Ты такой мужик! А они шакалы. У тебя – медаль «За отвагу». А они объедки. У них есть медаль «За отвагу»? Я Заиру – У Гришки даже орден, а Ванька молодой, он-то и затеял кипишь, значок у него только гвардейский, да тельняшка, моряк сухопутный. Поговорили так с Заиром, а через неделю, когда бочки менял, привез он и Ваньку твоего.
– А-а-а! Справились вдвоем! – мама аж всхлипнула.
– Жалко стало? Шалава! Говорю тебе, пальцем не тронули. Но он уссался, моряк твой. Поначалу хорохорился. «Видал я таких!» И прочее, разное. Чечетку отбил. Кстати, мне понравилась чечетка, молодец, танцор. Но тут Заир закипел. Выскакивает из-за стола и за дверь. Затаскивает в вагончик барана. Глаза сверкают, смотри, кричит, смотри, моряк, что ждет тебя в степи. За рог поднял барана и ножом по горлу вжик, кровь как брызнет в морду Ваньке. Тот и уссался. Хорош был Заир. Хорош! Зубы оскалил и молчит. А и любил он меня. И мне с ним всегда покойно было, хоть он мне в сыновья годился, а чувство, будто он старший брат. Бывает же. Повидаться б. Умру ж вот-вот.
– Повидайся. Славку попроси, найдет тебе Заира. В Левокумке он, я слышала, пять детей у него и все дочки. Ты сказал, отары с ним гоняли и до района, говоришь, не догоняли…
– Бизнес. Сейчас так назвать можно, а тогда – «хищение в особо крупных». Мы сами себе премию определяли, а на ту, что по итогам года получали, хватало, разве что, на леденцы, да на халву манюне. Когда генсеку доложили, сколько платят крестьянам, он подумал, подумал и ответил, да, мол, не густо, но у них же огороды и прочее, да и у государства что-то стырят.
– Так и сказал, «стырят»?
– Конечно, так и сказал.
Помолчали, погружаясь каждый в свои страхи.
– Помнишь, – заговорила мама, – помнишь, судили меня? А, не помнишь ни черта, не было тебя в тот раз. Где-то носило. Да. Мне дали условно два года, спрашивает судья, или кто он там, вы, говорит, раньше… приходилось вам раньше воровать? А я говорю, да всегда приходилось, всю жизнь. А адвокат меня в бок, «тю, дура, молчи». Я замолчала. Они будто не слышали, но дали два года. Условно. Зачли медаль «За освоение целины», грамоты, благодарности, ходатайства. Хм, после войны сразу не платили совсем, палочки ставили – трудодни, а я рано лифчик носить стала, так туда с тока насыплю пшеницы, домой принесу, высыплю на стол – во радости. Так и выжили. Не все выжили, младшенькая все ж умерла. Помню, такие урожаи, столько пшеницы, столько зерна, ток ломится, а к концу зимы – голод.
– Ты рассказывала. Это до войны, Рая сестра твоя умерла до войны, пол села вымерло тогда. Потому столько казаков у немцев воевали.
– А ты нет.
– Я нет. Я в Красной армии.
– А я тебя не помню до войны. Совсем. Что в Красной армии, знаю. А мог бы к немцам попасть?
– Мог, не мог, че пристала? В плен разве, что! Но и в плен никак! Нас в плен не брали, казаков расстреливали сразу.
– Вспомнила сейчас, как казаки нашего Шарика застрелили, переночевали и майнули со двора, девка еще с ними была, отец им всю ночь сапоги латал, главный их все пытался дожать отца, че ты, мол большевичкам служил, а отец помалкивал. Контуженый был. Главное, одеты как казаки, а на рукавах нашивки немецкие. Утром выехали со двора, тишина такая – наши на подходе; и тут сразу – гул такой с окраины, а тот главный прискакал назад и из карабина в отца в упор. И ускакал. Как не убил? Чудо. Пуля насквозь прошла, отец сто лет прожил. Даже больше. Бахчи сторожил. И Джим с ним.
– Да, да, знаю эту историю. На Ветрогоне, привязанные к барабану, целый день крутились. Додуматься ж! Как барашки на вертеле. Дед-то ладно, за дело. Понятно, сначала с Тайкой, а как дочка подросла и с дочкой, забыл как ее…
– Аська. Сама на каждом углу трещала, что замуж за него идет, что мол, мужик он еще хоть куда. Аська, ты ж знал ее. Как он не застрелил деда?