– Отец видел тебя в деле?
– Да ты что, дед? Что такое говоришь? Хотя я возил его на полигон, предлагал пострелять. Он винтовку взял, в прицел глянул, но стрелять не стал.
– Ты войну свою в кустах пролежал.
Гера отодвинул от себя тарелку. Молчал, смотрел на деда.
– Чего смотришь? Так же? Я вот в кустах раз только застрял, в плен когда попал. Как и ты в особом диверсионном воевал. Да. По тылам шорох наводили. Ну и попался, в Венгрии было, в хатке залегли, а хатку минами накрыло, я, смотрю – цел, от хаты отползаю, к кустам, слышу – обходят, я быстренько из комсомольского билета вырываю странички и в рот. Съел. Улыбаешься сейчас, а что, мне девятнадцать – пацан, такой приказ был, я и съел, а обложка тугая, не могу разжевать, и так и эдак – не жуется. Ну, да, успел еще лампасы спороть, без них – просто солдат, а с лампасами – казак, а казаков в плен не брали, сразу расстреливали. Ну вот, жую эту дерматиновую обложку, один остался, мои в хате лежат, убитые, чую, на подходе, рядом они, метнулся ползком к стене и обложку эту под камень успел сунуть. Тут они и насели. Не пристрелили. Подняли из-под стены, и по зубам. Веселятся и песенку еще запели. Немцы. Я с той песенки, как слышу немецкий, ныряю куда ни попадя, в отключку какую-нибудь. Живот сводит от немецкого. Схватки до поноса. А ты?
– Что я? – Гера поднялся, выглянул в окно.
– Что ты пристал! Чё те надо? – подала голос бабка, – чё хочешь, старый пес?
– Хочу сказать, – дед задумался, посмотрел на бабку, остановил взгляд на Гере, – хочу сказать, знал я, что война эта твоя обязательно начнется.
– Почему это ты знал? – Гера смотрел во двор, на гусей и собаку.
– А любят войну.
– И ты?
– Я нет.
– М-м. Ясно.
– Когда это началось? Георгий!
Гера повернул голову:
– Что?
– Войны.
– Как люди появились, наверное, откуда мне знать.
– Старая, когда люди появились?
Бабка вдруг изменилась в лице и, с несвойственной ей нежностью, словно впервые увидела, посмотрела на деда. Молчала.
– Чё смотришь, манюня? Может, молишься.
– Не получается. Пока.
– Пока? Э-э, манюня.
Гера присел рядом с бабкой, взглянул на книгу:
– Библия?
– Да. Ты крестик носишь?
Гера молчал.
Бабка подняла глаза на деда:
– Знал, говоришь, что эта война начнется? Почему мне не сказал?
– Ты б не допустила? – дед усмехнулся.
– Правду ты говоришь. Все и началось с войны. Брат брата убил. Каин Авеля.
– Во! Я так и думал. Я-то братьев не убивал. Только немцев. А ты, Георгий, сколько братьев убил?
Гера взял со стола бутылку, налил рюмку до краев, выпил, крепко сжал губы – аж побелели, выдохнул носом. Вновь приподнял бутылку:
– Налить, дед?
– Нет, не надо. На сегодня все, суточную норму осилил.
***
– Я шахтер. Проработал сорок лет на шахте. Вот проработал всю жизнь. Да! Вот два месяца назад… А чё, месяца? Два дня! Вчера! Разбили мне дом. Два снаряда попали мне в дом. Я всю жизнь работал на этот дом. Построил его. Батька мой, я строил. А получается, я здесь не нужен, я должен отсюда уйти куда-то. Мне 62 года, я тут прожил всю жизнь. У меня похоронены тут дед, отец, бабушки мои, прабабушки. А, как они говорят, «чемодан вокзал, и куда хочешь». Как это так? За что? Почему? Я прожил, платил налоги. Все. Ну как все люди. А теперь вот подходит какой-то человек, не знаю, как его назвать…
– Фашист.
– Даже и фашист. Как это так, батька мой всю войну… Воевал батька. Был под Сталинградом раненый, а теперь оказывается его медали нужно просто взять и выкинуть. Он не правильно воевал. Не тех выгонял. Надо было идти и ховаться в скронах. На Западе. У нас разные понятия. Получились. Все, чем мы гордились, на чем жили, оказалось никому не нужно. Пришли люди, разбили дом…
«Фашист» – это вставил академик Александрович. Он в Донецком университете учредил три стипендии, привез новые разработки, технологии. А я – с гуманитарным конвоем. Здесь встретились, общались с жителями. В центре жизнь похожа на жизнь обычного города. Юг. Зелень. Музыка из кафе. Красивые девушки. Мамы с колясками. А пятнадцать минут на троллейбусе в сторону окраин и – таких шахтеров с разбитыми домами большое множество.
Война. Настоящая. Гибнут люди. Тысячи. Вспоминается Маркс. Карл. «Нет такой подлости, такого преступления, на которое не пойдет капиталист, когда речь идет о сверхприбыли». А говорите, Маркс тю- тю, изжил себя. Подавайте нам Хайдегера, он в моде, ну или Джойса. А люди гибнут, тысячами; кому война, кому мать родна.