– А, Боря! Слышишь, Келдыш?
– Ну, да, – отвечает Боря. – Хорош твой Маркс. Ты при коммунистах в пять лет сено воровал, чтоб корова не сдохла и это у победителей. После Победы.
Боря родом из Горловки. Совсем уж фронтовой город. До войны Боря не дожил, а раньше, когда жив был, мы гуляли здесь в парке, выпивали на скамейке. Теперь я здесь один. Кожей чувствую его присутствие.
Вот здесь сидели, из этого фонтанчика глотали ледяную воду; от спинки на скамейке кусок доски остался, видны ножом вырезанные буквы. Квадратные – « О.П. Боря К. 1970», что означает – «Оставил память Боря Келдышев в 1970-м».
– Никто не прав, Боря, – ответил бы я сейчас на упрек о сене из смерзшейся скирды, – Даже, пожалуй, больше Джойс прав.
– Вот как. Ну, ну, я слушаю.
– Боря? Ты? – я не очень-то и удивился, будто, он вот, у фонтанчика.
Бетонная тумба в побитой мозаике, но хорошо угадывается космический сюжет – ракета, круглая земля, рядом с ракетой, прицепленный к ней парит космонавт. Парит в открытом космосе. Леонов, надо думать.
– Да, это я – Боря. Так как?
– Что как?
– Что Джойс? Почему он прав?
– Потому. Джойс, вполне себе, на линии. Фронт ведь по горизонтали. Джойс объяснит. Объяснил бы.
– Темнишь. Что тут объяснять? Воронки от мин, разбитые дома. Вот тут за скамейкой… скамейку видишь? Видишь, спинку снесло, за скамейкой фонтанчик, видишь, захотел попить, наклоняешься, и струйка в рот бьет. Щекотно. Тут я девочку поцеловал. В первый раз. Потом мороженым угостил, она губами, теми самыми, что только что меня целовала, отламывала кусочки мороженого. Смеялась, не помню чему, а в уголке губ белая точечка. Таяла. Замуж вышла не за меня, за чемпиона города по пятиборью, родила двойню. Под обстрел попали. Два мальчика. Погибли. Сто сорок девять детей погибли. 149. Сколько еще будет? Жертва? Кому? – Боря стоял у фонтанчика и как бы пытался поймать струйку, – Евглевский, ты где?
– Нет таких понятий, Боря, – жертва, святость, греховность; не его категории – верх, низ.
– Где это нет?
– Ты же о Джойсе? У него нет. Шкала ценностей – выдумка, идея из головы. Были ценности даже в понятиях реалистической политики Макиавелли, которая руководствовалась не отвлеченными понятиями добра и зла, понятиями гуманизма. Только интересы государства, а скорее государя. И все! Отношения между странами строятся на грубой силе и низменных интересах. Вчера друзья, братья, сегодня друзья в другой стороне, а вчерашних можно слить, подставить. Так вот. Была своя система ценностей, своя иерархия.
– Да?
– Да.
– А теперь?
– Теперь нет. Иерархии ценностей нет. Горизонтальный срез по Джойсу. Горизонтальный. Все самоценно и, пожалуй – ничто ничего не стоит. Механизмы природы не знают иерархии.
– Что все-таки с убитыми детьми?
– А-а. Невинность. «Слезинка ребенка». В прошлом. В горизонтальном срезе – дети, недети – все – части механизмов природы. Идеальное! Материальное! Что над чем? Ни что ни над чем! Пожалуйста, отличная иллюстрация. Его герой – Блум. Леопольд Блум. Еврей, кстати; нет, впрочем, не кстати, тут это ни причем. Сидит, значит, Леопольд на толчке какает и читает газету. Что тут первое, что последующее? Что над чем довлеет? Следишь? Сокращения кишечника меняют соображения, то есть, превращают одни мысли по поводу прочитанного в другие, подчас, совсем в другие; и, наоборот, думки, порожденные газетой, приводят к более активному, например, сокращению мышц труждающегося тела, или, эти самые думки тормозят мышцы, и Леорпольд Блум будет какать медленнее, степеннее. В зависимости от течения мысли. Улавливаешь – ускорение, замедление? От течения мысли. Ни верха, ни низа. Ключ к Джойсу.
– Ну, к нему, может и ключ. А к войне?
– И к войне и к миру. Боря! Все случайно. Ты думаешь – ты решаешь! Благородное негодование! Видимость это, а за ней хаос. Иерархию выстраивают люди. Чаще из корысти. В природе нет ее.
– Лукавишь Евглевский. Лукавишь вместе с Джойсом. Нет иерархии, тогда и Джойс и Донцов, и все прочие, кто писакой себя назвал, и ты, Евглевский, все в одном горизонтальном разрезе. Нет иерархии! А? И Боря захохотал… Закашлялся. И смолк.
Я присел на скамейку, услышал его хриплый голос:
– Мой брат детей и жену в один день хоронил. Большой гроб, потом меньше, меньше, совсем укороченный. Счастье, что мама не дожила, не видела, и я, Бике спасибо, не увидел.
– Боря.
– ?
– Не плачь, Боря. Маетно мне без тебя. Никто в зубы не даст. Боря!
– Я не плачу. Так.
– Ты б на чьей стороне воевал? Твой город, окопы рядом. Фронт. Не далекий Афган. Где-то там…
– Где-то там? Да нет. Не где-то там.
– Но все-таки?
– Я не знаю. Случай бы решил. Подсказка Бога, как ты говоришь.