– Помнишь?
– Помню. Только, это так, красивые слова, – Боря, как мусульманин в молитве, провел ладонями по мокрому от слез лицу. – Что тут можно подсказать? Войне конца и краю не видать. Везде война. А?
– Что?
– Везде и всегда, с каких пор? – он помолчал, – С Авеля? Каин убил Авеля. Он что, не знал что создал?
– Кто не знал?
– Бог. Он их создал, а потом на вшивость проверил? Плоды одного призрел, другого не призрел. А?
– Свобода воли, Боря! Ты чё?
– Чё? Я не чё. Какая свобода, какой воли! Вода примет форму любого стакана. Свобода воли – туфта. Стакану нужно быть разбитым, чтоб форму изменить.
– Боря, Боря! Человек не вода. Ты – вода? Я – нет.
– Эх, Джимми, Джимми. Ты сколько лет живешь после меня? М-м? Скоро десять?
– Да, где-то так. Десять лет.
– Ты постарел. Видно, постарел. И много зависело от твоей свободной воли?
Он улыбнулся.
Мне казалось, я видел, как он пытается поймать ладонью струйку фонтанчика, струйка не дается, ускользает, а Боря улыбается. Улыбается и больше не смотрит в мою сторону.
Вспыхивали фонари на улицах, на набережной, в скверах. Из Горловки я возвращался в штаб гуманитарки. Заскочил в гостиницу, где расположился батальон Геры. Лучшая когда-то гостиница города, но от невостребованности дала приют особому батальону. Во дворе два неработающих фонтана, между ними казак из бронзы, ноги тонут в кустах репейника, а на цветах цитата: «Лев Толстой – зеркало русской революции». Гостиница называется «Ясная Поляна», казак в репейнике, надо думать, кто-то из «Хаджи Мурата» или из «Казаков».
Бойцы проверили мои документы, пропустили. А еще, выходя из машины, я услышал песню под баян: «Самое синее в мире, Черное море мое…»
В пустом дворике у фонтана пел академик Алексанрович. Бойцы у ворот слушали. Академик в подарок привез баян. Только в батальоне косяком пошли беды – командир получил тяжелое ранение, если и выживет, в строй уже не вернется; основной состав на передовой, ждет встречи с командующим, которому батальон подчинялся напрямую. Там особые отношения командира с командующим, а не будет командира – не станет, по-видимому, и самого батальона. Такие слухи. Оставшиеся в «Ясной поляне» бойцы понимали, что, так или иначе, а речь на встрече командующего с личным составом пойдет о расформировании. Радости мало. Не до баяна. Но академик играет. Играет и поет. Увидев меня, кивает и начинает новую песню про синий платочек, «что был на плечах дорогих».
На крыльце у входа, припав плечом к белой колонне, курит женщина. Суровая, немолодая, в защитной форме. Курит и слушает песню.
Я кивнул, «здрасте», потянул за ручку массивную дверь.
В фойе пусто, пахнет куриной лапшой и казармой. Гулко захлопнулась дверь за мной, подняв с полу и парадной лестницы стайку воробьев – привычно, безошибочно устремились в распахнутое настежь окно, а на раме один оставшийся смельчак, продолжал отчаянно чирикать.
Сзади скрипнула дверь.
Вошла женщина, что курила у входа, устало скользнула взглядом, прошла мимо, но вдруг замедлила шаг и застыла в центре фойе.
Повернулась голова, плечи… Стоит, смотрит на меня.
– Жмых? – тихо прошептала.
Я пожал плечами, «какой жмых? Откуда это – жмых».
– Евглевский, – вскрикнула женщина, и я узнал Перепёлкину.
Обнялись.
– Ты как здесь, Евглевский?
– С гуманитарным конвоем.
– А-а.
– Про тебя слышал, пленных обменивала.
– И это тоже. С Лимоновым.
– Эдуардом? Тот, что писатель?
– Тот, да. Без него не знаю, вряд ли у меня бы получилось. Он мощный, потрясающий.
Она замерла и, словно, потрогала взглядом моё лицо, сравнивая, наверное, меня с Лимоновым.
– Ой, – вспыхнула вдруг, – а герой наш Евглевский, он?.. – и Перепёлкина, словно выйдя из забытья, засияла от догадки. – Гера Евглевский? Позывной Грек.
– Ну да, Георгий, мой сын. Ищу его. Сюда направили, в «Ясную Поляну».
– Конечно. Постой здесь. Вон диванчик, присядь. Я сейчас. Я позову.
– Погоди, – я остановил ее, – Послушай, сорок лет пролетели, как и не бывало. Сорок, а не могу забыть, ты в потоке… в речке, в Узловке… если б не завхоз… если б не Лев Петрович…
– Да, не встретились бы мы, я уже наглоталась, пузо раздуло, вся булькала, пальцы онемели… Да. Да. Ты не Грек.
– Ты его хорошо знаешь?
– Кто его не знает.
– Почему Грек?
– А сейчас и спросишь у самого.
Она, как вспомнила – мост, ледяной поток, пальцы скользят по камню, вспомнила и потемнела лицом.
Однако, ступив на парадную лестницу, улыбнулась и через плечо бросила:
– Грек гребёт, как Гера галеру. Ой, наоборот, это Гера галеру гребет как Грек! – и засмеялась, – рэпер!