Появился неслышно, увидел уже, как он спускался по лестнице – берцы, колени, грудь… Гера с усами. Улыбнулся.
– Папа! А я ждал.
–Ждал? Меня?
–Тебя. Слышал, ты с Александровичем гуманитарку привез.
– Да, нет, он сам по себе. Мы тут познакомились.
– Он на самом деле академик?
– На самом деле. Физик. Крутой физик, что-то там в области неравновесных систем, процессов – горение, плазма, ракеты.
– Да? На баяне хорошо играет, профессионально.
– Бывает. Эйнштейн на скрипке играл. Говоришь, «ждал», а что за послание – «не ищи меня». Почем ты знал, что я буду тебя искать?
– Знал.
– Знал и ждал?
– Пап, ну чего ты? Что ты хочешь услышать? Увидел, обрадовался. Радость прошла.
– Быстро у тебя.
– Да, быстро, двадцать первый век.
Помолчали.
Сверху спустилась Перепелкина. Зачем-то закрыла окно, спугнув птенца. Тот, настойчиво работая крылышками, скрылся за развесистой ивой во дворе.
Перепелкина протянула руку.
– Прощай Жмых.
– Прощай Надя. Прости.
– Постараюсь, – И, вдруг, она протянула руку и погладила меня по щеке, – Не Грек ты. И не похож совсем. За что я тебя любила?
Последние слова мы не услышали, они звучали уже за стеклом массивной яснополянской двери. Определенно, что-то такое сказала, удаляясь. Про любовь с вопросом.
– Почему ты жмых?
– Потому что ты грек.
– Да? Не понятно. Ты знаком с ней?
– Знаком. В одном классе учились. Я ее с моста столкнул, в горную речку. Вот выплыла, пленных спасает.
– Столкнул? В какую речку?
– В Узловку. Не важно. Кто она у вас тут?
– Вообще, медсестра. Она классная, с первых дней тут… но, видимо, вот-вот все поменяется. Расформировывают нас. По-моему, вопрос решенный. Идем.
Мы вышли. Гера вызвал такси.
– И что, – спросил я, – Расформировывают – это трагедия.
– Долго объяснять. Дисциплина, общее подчинение. Я сваливаю.
– Навоевался?
Он не ответил.
– Без пальца, как стрелялось?
– Их же пять на руке, одним больше, одним меньше…
– Как тебя угораздило? – коси коса, пока роса. Косарь.
– Я специально.
– Что значит специально?
– А тебя позлить. Мне удалось.
– Врешь, как всегда.
– Нет. В этот раз нет. Я и сюда приехал тебе в пику. Тут же убить могут. Ох бы ты порыдал.
– Может быть. Знаешь, мало тебя порол.
– Разве ты порол?
– Пару раз было.
– И за что ты меня порол?
– Не помню. За дело, наверняка. Ты же упертый. Вызов ходячий! Не то чтоб порол, но в углу ты поторчал не один раз. Постоишь в углу, потом что-нибудь из моих вещей пропадет.
– А это помню, – он засмеялся. – Я отметки в дневнике подделал, ты ругался, горло драл. Потом в угол поставил. Я стоял и думал, какие вы все сволочи, она мне тройку за то, что теорему не выучил, а на хера мне та теорема.
– Что за теорема?
– Какая разница. Я объяснил, как понимал, так нет же, в учебнике по-другому. Обидно. Тут ты еще. Потом уже ночью, ты выпустил меня из угла, я лег, не засыпал специально, дождался, когда вы заснете, встал потихоньку, я знал, где лежит твой швейцарский нож. Черный. Вообще-то такие ножи красные с белым крестиком, а тот был черный, какой-то особой серии, ты хвастал, что подарок друга, журналиста из Амстердама. Красивый. Длинный, с широким лезвием. С каким наслаждением я вышвырнул его в форточку.
Подъехала машина.
– В парк, – бросил Гера, усаживаясь впереди.
– Слышал ты, я думаю, «по плодам их вы узнаете их». И так и не так. Еще раньше один пророк заявил, да не будет у вас эта пословица в устах ваших, не будет у вас так. Он имел ввиду – «родители виноград ели, а у детей оскомина на зубах», ну, то есть, если родители козлы, совсем не обязательно дети свиньями вырастут. «Сын за отца не отвечает» – не Сталин выдумал. Ну и наоборот, как ты понимаешь, если сын говнюком вырос, так он сам и говнюк. Прежде всего, сам. Сечешь?
– Секу, секу. Успокойся, папа. Ты ругаться приехал? Все прошло.
– Прошло? А что прошло?
– Папа, я люблю тебя.
Из такси выходили у входа в парк.
Ворота распахнуты. Издалека урывками слышна музыка – бум, бум, бум, стихнет вдруг, унесенная порывом ветра. Остается птичий щебет, голоса рядом, а потом вновь – бум, бум, бум. Кафе где-то в глубине парка. Там гуляют друзья Геры. И просто гуляют, и по случаю расставания. Я не понял тоста Геры, когда он где-то к концу застолья, предложил выпить за восточные сказки. А, может, «глазки», выпито было изрядно. Странным показался тост. А как только вышли из такси, окружила стайка девиц – «можно с вами сфотографироваться?» – Гере. И так мы пятьсот метров до кафе добирались вечность. Гера охотно, с легким высокомерием, позволял себя фотографировать рядом с брюнетками, блондинками, рыжими и пр. Когда девушка была с парнем, как правило, фотографировались втроем, случалось изредка, парень отходил в сторону, усиленно скрывая досаду.