— Сука! Убью! — заорал на меня однажды вечером Сай. Произошло это совершенно внезапно. Не снимая ботинок, он прошёл в комнату и схватил меня за грудки. Я был ошеломлён, поскольку не ожидал, что он вдруг заговорит, а также был испуган, поскольку не понимал, чем вызвал его гнев. Я как раз собрался, как всегда, отдать ему наготовленную гору мяса. Но он так и не ударил меня — очевидно, удовольствовавшись, во-первых, тем, что наорал на меня, а во-вторых страхом, который наверняка увидел в моих глазах. Он взял мясо и ушёл. В последнее время я не особенно напрягался во время его приходов. Разгневался ли он из-за этого? Поскольку он никогда не заговаривал со мной, я тоже не считал нужным говорить что-либо и всегда молча отдавал ему мясо. И привык к этому — быть может, слишком привык. Но что именно в моей беззаботности вызвало эту внезапную вспышку гнева, я не понимал. Не понимал, сколько бы ни думал об этом. И оттого в душе остался осадок. Неприятный и тревожный…
На следующий день, ожидая его прихода, я буквально не находил себе места. Однако Сай взял мою гору мяса и ушёл, ведя себя так, словно между нами вовсе ничего не произошло. И всё же страх в моём сердце остался надолго.
Душа человеческая — чудовищная бездна… И не только его душа — душа почти каждого, кого я знаю. Поэтому рассказывать о происшедшем хозяйке закусочной, сделавшей мне то горькое признание, я не собирался. Тётушка Сэйко приходила раз или два в неделю и сидела со мной, молча пуская клубы дыма. О чём она думала, что чувствовала? Этого я не знал. Быть может, она приходила сюда, как та шалава, чтобы онемевшим сердцем пропеть своё печальное заклинание. Так или иначе, права заглянуть ей в душу у меня не было. Я был уверен, что Сай ей ничего не сказал. Я прочёл это в его глазах, хотя как — сам не знаю.
5
В выходные я стирал, развешивал бельё, и дальше делать было нечего. Однажды я пошёл пообедать в столовую неподалёку, после чего отправился побродить по главной торговой улице города. На витринах лавок по обеим сторонам улицы были разложены красивые вещи, разложены так, чтобы привлечь внимание прохожих. Я рассматривал витрины, одну за другой, но мне ничего не хотелось. И не потому, что вещи были изготовлены неумело — несколько лет назад мне захотелось бы обладать многими из них. Но сейчас, кроме самого необходимого, мне не хотелось ничего. Вскоре мне стало противно смотреть на них, и, вздрогнув, я понял, что занимаюсь самоистязанием.
Я вышел к станции Амагасаки линии Хансин. Был ясный день начала апреля. На краю площади кучкой столпились люди, я подошёл и увидел в середине балаганщика — заклинателя змей с островным полозом[17] на шее. Балаганщик тараторил что-то, ловко заигрывая с толпой. Подобные сцены мне не раз приходилось видеть в детстве на храмовых праздниках, и я смотрел на балаганщика с ностальгией и отвращением. Необъяснимым отвращением, которое всегда чувствуешь при виде рептилии, и ещё отвращением к своей собственной ностальгии.
Глаза балаганщика сверкали напряжённо и жёстко. В голове вдруг пронеслась тошнотворная мысль, что этот заклинатель змей, этот мужчина в лучшей поре своей жизни на самом деле живёт бродячей жизнью поневоле. Мысль была недетская. Разок взглянуть, всегда разок взглянуть… то на балаганщика из-за спин столпившегося народа, то на витрины лавок… Смогу ли я когда-нибудь излечить сердце от этой вечной алчности?
В тот день я поехал в главную библиотеку префектуры, в Наканосима. Глядя на заклинателя змей, я вспомнил ужасную историю Генриха Гейне «Ссыльные Боги», которую прочёл ещё в школьные годы, и которую захотел во что бы то ни стало перечитать ещё раз. Дожидаясь библиотекаршу, которая пошла за ней в хранилище, я принялся перелистывать одну за другой стоящие передо мною на полке книги. Мне попалось на глаза стихотворение. Оно называлось «Опоздание».