Инспектор и следователь выдерживали ту необходимую паузу, которая нужна для разглядывания человека и, может быть, для проверки его нервов, потому что тёмная совесть немоты не выносит — тёмная совесть боится неизвестности, а в этой паузе с напряжённым молчанием трёх человек ничего не было, кроме щемящей неизвестности. Инспектор и следователь выдерживали необходимую паузу, но Семён Семёнович её не выдержал:
— Меня за это посадят?
Рябинин не сомневался, что инспектор в дороге молчал или говорил о погоде. «Поедемте со мной, там разберёмся. Ну и жара сегодня, а?» Получалось, что совесть Мазепчикова не выдержала.
— За что «за это»?
— За телевизор.
— А вы считаете, за это не сажают? — осторожно шёл Рябинин.
— Да за что, товарищи дорогие?!
Семён Семёнович огорошенно смотрел на Рябинина, и пот бежал по его щекам: не тот, которым жара увлажняла кожу инспектора и следователя, а другой пот, обильный, выжатый натянутыми нервами.
— Где вы взяли телевизор? — прямо спросил Рябинин.
— В воде.
— В какой воде?
— Да в озере!
— Подробнее, пожалуйста…
Мазепчиков уселся плотнее и даже посмотрел вниз, на ножки стула, как бы сомневаясь в их прочности. За это время, пока он усаживался, вздыхал и опробовал стул, — за какую-то минуту — в кабинете вдруг сгустился мрак, словно окно с улицы занавесили серым полотнищем; но тут же полотнище рассекла вспышка жёлтого света, и вулканический грохот, от которого, казалось, разверзнется мостовая и поглотит всё на ней стоящее и бегущее, ударил в стены. Но мостовая не разверзлась — разверзлось небо, швырнув на город воду каплями и потоками. В открытую форточку побежали прохлада, запах мокрого камня и водяная пыльца, которая садилась Рябинину на горячую шею.
— Слава богу, — сказал Мазепчиков, — наконец хлынул.
— Так где взяли телевизор? — повторил Рябинин, соглашаясь, что «слава богу».
— Я на озере рыбачу. У меня плоскодоночка есть, ну и посидишь на зорьке часика два. Рыбы-то нет, так, одна сорная. Ёрш, окунь, бывает, возьмёшь и густеру. Ну так вот, двадцать девятого сижу я утречком на мелководье… Может, и не заметил бы, да солнышко взошло, яркое такое, ну и вижу на дне предмет. Кирпичи, думаю. Потом вижу — ящик. Опустился в воду. Там глубины метра полтора. Господи, телевизор… Ну, и вытащил. А потом эту мастерицу пригласил.
— В каком месте он лежал?
— Да примерно наискосок от универмага.
Рябинин посмотрел вдоль стены, словно убеждаясь, здесь ли ещё инспектор; Петельников глянул в окно, словно убеждаясь, идёт ли дождь, — на миг их взгляды встретились.
— Место показать сможете? — спросил Рябинин.
— Конечно, смогу.
— Там ничего больше не лежит?
— Да вроде бы нет.
Мазепчиков опять поёрзал и заговорил, покашливая от напряжения:
— Ежели бы телевизор стоял на улице, то другое дело… Сдал бы, как находку. А тут в воде. Может, кто выбросил. Опять-таки мои труды. Тащить его со дна оказалось сущая мука. Да и не работает пока…
Рябинин обернулся к окну — дождь устоялся. Теперь он шёл не спеша, равномерно обмывая город чистыми и частыми каплями. Это надолго. На озере в такую погоду ничего не увидишь.
— Может, пока съездить за телевизором? — предложил инспектор.
— Телепат, — вздохнул Рябинин.
Он вынес постановление, поручив изъятие телевизора Петельникову: наконец-то у них будет хоть одно вещественное доказательство.
Когда Мазепчиков вышел в коридор, инспектор вздохнул:
— Ищем машины, мотоциклы, телеги…
— Да, а водный путь проморгали.
— Обыск у этого Мазепчикова делать будем? — поинтересовался Петельников.
— Ты ему не веришь?
— Верю. И мастер подтверждает, что телевизор был в воде.
— И я верю.
Из дневника следователя.
Хочу подсчитать, сколько и каких глупостей сделал за день.
Ну, допустим, не сумел догадаться, что краденое вывезли в лодке. Исковеркал отчество почтенной женщины. Допросил лишь одного свидетеля. Взял на обед мясо с тем красным соусом, от которого была огненная изжога. Расфуфыренной секретарше посоветовал прикрепить на себя табличку «Не кантовать» (якобы шутка). На вопрос Юркова, как перевести homo sapiens, ответил: «Хам сопатый» (тоже шутка). К вечеру позвонил зональный прокурор, и между нами случилась такая беседа:
— Товарищ Рябинин, у вас есть какие-нибудь начинания?
— Нет, у меня есть только окончания.
— Окончания чего?
— Предыдущих начинаний.
Всего семь глупостей.
Иногда я думаю, что моя жизнь из них и состоит — из глупостей. Разнообразие только в том, что есть глупости большие и есть глупости малые.
Дождь перестал только к вечеру следующего дня. Небо быстро освободилось от набухших туч, став чище и холоднее. Солнце запоздалым теплом приложилось к мокрому асфальту и блестящим крышам.
Осматривать озеро удобнее всего в полдень, когда солнечные лучи отвесны и касаются дна. Но откладывать ещё на одну ночь не решились, потому что у вещественных доказательств есть каверзное свойство — исчезать. Обронённую вещь могли на зорьке подобрать рыбаки или найти купальщики, или могло затянуть песком после дождей…
Рябинин стоял на берегу под универмаговской стеной-забором. Солнце уже осело к горизонту, ничуть не убавив своего летнего света. Порозовевший монастырь сказочно вставал, казалось, из самой воды. Озеро, измученное шквалами и ливнями, умиротворённо блестело. Серый, почти белёсый песок делал его прозрачным и на пятиметровой глубине.
Рябинин посмотрел вдоль берега. Шагах в двадцати на гранитном валунчике сидел какой-то светлый человек: белый китель, белые брюки, выцветшая кепка, и вроде бы шея и даже подбородок были закутаны белым полотенцем. Казалось, он хотел слиться со светлыми тонами монастыря, воды и песка.
Озеро изредка и тихо чмокало береговые камни. Рябинин наблюдал, как крохотные волны, а скорее, крупная рябь играет слюдой и мелкими песчинками. Среди этой взвеси он заметил небольшую странную рыбу, какую-то Т-образную, будто она держала ртом блестящую палочку, равную её телу. Рябинин присмотрелся… Нет, это не палочка, а другая рыбка, ставшая жертвой. Хищница тяжело плыла вдоль берега, не обращая внимания на человека, — её можно было взять рукой. Наконец, завихляв телом, она ловко схватила рыбку вдоль и заглотила в два судорожных приёма. И быстро ушла в открытое озеро.
Вроде бы всё правильно — хищник победил. Закон природы. Это же не преступление, а естественный отбор — убийства бывают только в людском обществе. Да и сам человек этих рыбок ловит удочками и сетями, глушит и солит, варит и маринует… И всё-таки Рябинину стало противно: на его глазах одно живое существо съело другое живое существо. В этом было что-то противоестественное.
Шлёпая по воде босыми ногами, подошёл Петельников: брюки закатаны по колено, рукава сорочки по локоть, пиджака и галстука нет и в помине. Инспектор был в своей стихии — стихии организаторства и действия.
— Сергей Георгиевич, извольте в лодочку.
Рябинин пошёл за ним. Путь лежал мимо валунчика с белым человеком. Поравнявшись, Рябинин мельком, но внимательно обежал его взглядом, наткнувшись на такой же острый взгляд маленьких глаз. Это был старик с желтокожим, чуть высохшим лицом. То, что Рябинин принял за полотенце, оказалось поднятым воротником кителя и белой бородкой, кипевшей, как мыльная пена.
— Кто это? — спросил Рябинин у инспектора.
— Пенсионер, вдыхающий озон.
Петельников обернулся и тоже бросил на старика оценивающий взгляд, но лишь потому, что заинтересовал следователя.
К берегу кормой приткнулась большая нарядная плоскодонка с ярко-голубыми боками и крупным номером. На носу расположился Мазепчиков, улыбнувшись Рябинину, как старому знакомому. На второй скамье рядом сидели понятые — пожилой мужчина в болонье и смуглая девушка в красной кофточке, которая обтягивала её хорошенькую фигурку. Шлёпнув портфелем по борту, стукнув понятого локтем по затылку и умудрившись высечь носком ботинка из спокойной воды снопик искр, Рябинин сел на корму.