Рядом – дверь.И мне ее открывают.Я вам буду писать оттуда.Или не буду.
Буду счастлива вечно и не одна отныне.В личное небо пара подъездных лестниц.
Белый снег заметет окно изнутри.И вы не угадаете ни слова из нашей песни.
«Жизнь хороша, и жить так хорошо…»
Жизнь хороша, и жить так хорошо.Справлять очередные юбилеи,горбатиться над текстами, болея,как водится, и телом и душой.Смотреть, как ночь, от холода белея,за окнами становится большой.
За пазухой не паспорт – паспартудержать со всем словесным чёрным налом.Созваниваться, зная, что по туокраину столицы ждут сигнала;и голос от Обводного каналаберёт очередную высоту
второго этажа студгородка,чтобы достигнуть слуха адресата.И полуфабрикат считать прасадом,вином – бутылку из-под молока,а тошнота – от Бога и от Сартра —не лечится, не лечится никак.
Но что нам Сартр, но Сартру мы на что?Родившиеся в двадцать первом веке,до университетской белой Меккимаршрутки непокладистые ждем,умея потеряться в человекехэмингуэйской кошкой под дождем.
Из города в другой придумать дверьникто еще, увы, не догадался.Кто приготовит чай, повяжет галстук,причешет мысли в светлой голове?Зачем Господь так сладко надругался,запараллелив наши жизни две?
Я скатываюсь в подростковый слог,как в снег лицом с американской горки.Соседи снизу разорались: «Горько!»а я им заливаю потолокречами для тебя, и мне нискольконе жаль закончить этот монолог.
Постскриптум должен выйти из себяи, проскрипев зубами, удалиться.Так хочется сесть в поезд на столицу,хотя бы на сидячий наскребя.И думать, не найдя цветка в петлице,
достойны ли
стихи мои
тебя.
«Мой дом и тыл…»
Мой дом и тыл.Hie tuta perennat[2], —гласит латынь недремлющим у входа.Придя сюда, я поднимаюсь надсобой самойна этажи,на годы,на кипы книг, трудов, трактатов, хрий,ночей без сна в исписанных тетрадях —весь шар земной колеблется внутризаместо сердца в крошечной шараде.Из класса в класс,с экзамена на тест…пять лет как эти пройдены основы.Но antiquus amor cancer est[3]поэтому я возвращаюсь сновак родным стенам. Касаюсь кирпичейи на ладонь открытую садятсявоспоминания.Как я была ничьей,как было одинокои тринадцать,как двойку заменили на трояк,я поступила; мне казалось – снитсямне это всё.А выпустилась яс пятеркой и с хрустальной единицей.
Что ты застыл у входа,новичок?Обеспокоен и слегка набычен.Когда грызёшь у ручки колпачок,тогда гранит наук зубам привычней.Беги скорей,в разноголосый хорсородичей по разуму и стати!Найди своих Эвтерп и Терпсихор,забыв о цифрах в старом аттестате.
Смотри,как побежит из-под пераза буквой буква;и за цифрой цифра,так быстро и легко, как детворабежит в тепло от улицы, где сыро.Не бойся ничего и никого.Здесь разные – и – равные по сути,здесь не находится ни одного,кто сам себя час от часу не судит.Здесь магия. Здесь пре-вра-ща-ют-сяУтята – в лебедей,ростки —в деревья!Гимназия – за мать и за отца,за всех, за всё…Запомниэто время.
По выпуску идут года как день.А каждый день в гимназии был годом.Счастливым.И отброшенная теньмоякак часовой, стоит у входа.Мой дом. Мой тыл. Hie tuta perennat.Моя АГ. Твоя АГ. И наша.Птенец покинет сень родных пенат,вернувшись в нихдушоюне однажды.Здесь учатникогда не падать ниц,не прогибаться под походкой века.Я – та скала,что вытесала изсебя самойживого человека.
Так вытешешь и ты.Так выйдешь тыиз этих стен живым и непредвзятым.Какой ни разменял бы ты десяток,ты пронесёшь в душе своей цветы,
посаженные всеми, кто здесь был,вещая и рассказывая, ибо —Hie tuta perennat. Наш дом и тыл.И скажешь ты.И я скажу:Спасибо.
«Моей девочке лет семнадцать, во лбу семь пядей…»
Моей девочке лет семнадцать, во лбу семь пядейи ползвезды.Мне нравится с ней смеяться над анекдотами,не отрастившими бороды,видеть в ней подрастающего повстанца. Ничего не пить,кроме сока, чая или воды.Нет, не она захотела со мной остаться: это во мнерешили остаться её следы.