Потом я, прищурившись, посмотрела на его суровое лицо, и наэлектризованное ощущение его настроения в комнате наконец проникло сквозь окутавший меня кокон удивления и заискрило на моей коже.
— О боже, — прошептала я. — Ты сердишься на меня?
— Нет, — отрезал он. — Я сердился на тебя. Поскольку, когда я трахал свою женщину в чертов первый раз, она дала мне обещание, когда моя сперма была еще внутри нее, но не прошло и нескольких часов, как она его нарушила. Теперь я здесь, потому что на твоей лужайке красуется знак «Продается», я вхожу и вижу тебя такой, так что должен сказать, детка, я не сержусь. Я чертовски зол.
Он?..
Он?..
Он только что сказал то, что я думаю?
— Прости? — снова прошептала я, но этот шепот был другим.
Он не стал повторять, а вместо этого спросил:
— Где твои очки?
— Что?
— Твои очки, Тесс. Где, на хрен, твои очки? Ты никогда не украшала торт без чертовых очков.
— Я купила линзы, — огрызнулась я.
Он поднял лицо к потолку и выдал:
— Господи Иисусе.
А потом стиснул зубы.
Какого черта мы говорим о моих очках?
Мне плевать. Да. Плевать.
Мне нужно только одно.
— Выметайся, — приказала я.
Он опустил голову и посмотрел мне в глаза:
— Нет.
Мои брови поползли вверх.
— Нет?
— Да, Тесс, нет.
— Точно. Ты сошел с ума.
Он опять проигнорировал меня и спросил:
— Что на тебе надето?
— Что на мне надето?
— Да, детка, что на тебе надето?
Я опустила глаза на свою футболку и джинсы, затем посмотрела обратно на него.
— Футболка и джинсы... — Я помедлила, затем выплюнула: — Брок.
— Никто не зовет меня Брок, меня зовут Слим.
Я моргнула, и что-то в его фразе заставило меня свернуть с текущей темы.
— Что? — выдохнула я.
Он оттолкнулся от дверной коробки и заговорил:
— Никто не зовет меня Брок. Мама, папа, брат, сестры, друзья с самого детства звали меня Слим (от англ. slim — худой, тонкий. Прим. пер.).
— Ты не худой, — сказала я. Хотя он был стройным, худым я его не назвала бы.
— Да, не худой, и в детстве тоже не был, раз уж я при рождении весил больше четырех с половиной килограмм. Это шутка, потому что я был крупным ребенком. Такая у меня чокнутая семейка.
Ого. Он весил больше четырех с половиной килограмм? Это же огромный ребенок.
Он был высоким, как минимум метр восемьдесят пять, может метр восемьдесят семь. И мускулистым. И совсем не худым — его тело состояло из поджарых твердых мышц, которые безусловно были накачены, но не сказать, чтобы огромными.
Поскольку дети не рождаются мускулистыми, я подумала, что он был не крупным ребенком, а длинным.
Тут до меня дошло, что он обошел остров и приближается ко мне, и я перестала думать о его весе в детстве и его теперешнем размере и начала отступать, одновременно вернувшись к текущему разговору.
— Я хочу, чтобы ты ушел, — твердо заявила я.
— Ага, я понял, — ответил он, продолжая подходить, и я уперлась в боковую столешницу. — Но знаешь что, Тесс? Я не уйду.
И вдруг он оказался прямо передо мной. Так близко, что я ощущала его тепло. Мне пришлось запрокинуть голову, чтобы смотреть на него, потому что я была босиком и рост мой составлял не метр восемьдесят пять или восемьдесят семь, а всего метр шестьдесят семь.
— Пожалуйста, уходи, — заявила я уже не так твердо.
Он наклонился вперед и уперся ладонями в столешницу по обе стороны от меня, и я подняла руки (все еще с кондитерским мешком) между нами.
Он снова проигнорировал меня.
— Ты не позвонила.
Я уставилась в его сердитые глаза.
— Я не позвонила?
В ответ он уставился на меня своими сердитыми глазами.
— Да, детка, ты не позвонила.
— Я не позвонила, — прошептала я. Мое сердце, и так уже быстро бившееся, заколотилось еще быстрее.
— Три месяца, — объявил он, но больше ничего не сказал.
Я продолжала смотреть в его мерцающие серебристые глаза и тут потеряла свое всегда хорошее расположение духа.
— Ты свихнулся? — взвизгнула я.
— Тесс...
— Пошел ты! — закричала я и отпихнула его обеими руками, тонкая струйка бледно-желтой глазури брызнула на пол рядом с нами и на его футболку с Чарли Дэниелсом. Потом я обнаружила, что кондитерский мешок больше не у меня в руках. Брок развернулся и бросил его на остров рядом с тортом, потом повернулся обратно ко мне. Тогда я положила ладони на твердую стену его груди, толкнула и опять крикнула: — Пошел ты!
Он отшатнулся на несколько дюймов, потом придвинулся обратно, наклонился к моему лицу и прорычал:
— Да послушай же меня!
— Нет! — заорала я. — Ни за что. Ни за что. Ты меня использовал.
— Это моя работа, — выдавил он.
— Думаешь, мне не все равно?