Вам! Почему вам?! Не вам этот чертов торт, а ему, руки уберите свои загребущие.
– О-о, тортики я люблю, – загорелась тучная и, Настя знала, вообще-то диабетная Оля.
– Что же, не хочешь к нам вернуться? Место твое свободно, даже стол вон. – Наташа смотрела слегка надменно, как бы протягивала руку помощи, смазанную тягучим ядом. – Были у нас тут две, но тоже уволились.
– Нет, девочки, я лучше дома, – странно, но Насте и в голову не пришло, что можно снова сюда устроиться. А если..? Нет, Сережа с Кристиной не простят. И так они уже вон что. Да и зачем, да и зачем! – Мои не хотят, чтобы я работала с одаренными.
Втроем натянуто улыбнулись – вежливо, но не стараясь. Одаренные дети. Так в психолого-медико-педагогической комиссии[3] (язык сломаешь, мозг вывихнешь) называли умственно отсталых.
– А ты, Оль, как? Выглядишь хорошо, – постаралась протянуть, как ноту, улыбку Настя, смотря на Олино лицо с длинными вразнобой пересекающимися шрамами, будто на щеке рассыпались спицы, а потом просто вросли под кожу.
– Нормально, – ответила та и набросила рукой волосы на щеку. – Быстро зажило, но… Видишь. Только некоторые, знаешь, пугаются. Бывает сложно работать. Иногда… Но, слава богу, не увольняют.
– Так еще бы за это увольняли! – Наташа шлепнула по столу ладонью, будто прямо вот сейчас ей самой подсунули заявление по собственному и уже протягивали ручку. – Лучше бы премию выписали. За такое!
Шесть с лишним лет назад на Олю набросился мальчик. Точнее, не набросился, у умственно отсталых нет направленной агрессии, а просто из-за чего-то разозлился, что-то его напугало, сложно было сказать – частичная обучаемость, нестабильное состояние. Бросаясь между углами комнаты, он всё больше становился похож на подстреленного паникующего зверя, и когда растерявшаяся Оля пошла к нему, вытянутыми руками разгребая, отодвигая от себя тесный воздух, мальчик схватил с тумбочки вазу и бросил. Тяжелая, как снаряд, резная, в глупых советских узорах под хрусталь, та прилетела Оле в лицо. Сама же Оля упала лицом в стеклянную дверцу шкафа, а затем свалилась на пол, посреди распавшихся узоров дурной вазы и осколков той дверцы. Из щеки в больнице доставали стекло по смешным кусочкам, и было даже странно, что они так смогли исполосовать кожу, прорезать – насквозь. А смогли. Лицо зашили, оно зажило, наслоилось, зарубцевалось, и пальцы, на которые Оля неудачно упала, срослись (долго носила лангету), но криво и напоминали тараканьи усы из детских книжек, ломаные антенны из мультиков, сломанный веер старой артритной руки.
Вазу эту, кстати, никто не любил, а выбросить было жалко (потом-то, понятно, осколки смели в пакет и со злостью вышвырнули в ближайший мусорный бак, с размаху, так, чтобы в баке зазвенело).
Родители мальчика оплатили лечение Оли (все эти полторы процедуры и мазь, которые уже не покрывало ОМС), сына сюда больше не приводили, а что было дальше, Настя не знала. Это был единичный случай, но он как-то особенно испугал Сережу.
– Они потом еще приходили пару раз, извинялись. Конфеты приносили, – заканчивала Оля.
– И всё? Конфеты? – Настя. – Большая цена за выходки дикого ребенка.
– Но он же ни в чем…
– Да понимаю я. – Настя вспомнила, что он вроде бы даже свое имя с трудом выговаривал. Или не выговаривал. – Но если знаешь, что твой сын срывается, если невменяемый, почему не предупредить? Не сесть с ним рядом на стул?
– Да там семья такая, что спрашивать не с кого, – сказала Наташа.
– Понятно. Слушайте, а что Дима, он в школе? – Они проговорили, промычали целый урок, а ведь она приехала сюда не за этим.
Настя вела Диму три с половиной года, с его первого класса. Родители пришли в конце августа, когда Диму отказались брать в три общеобразовательные школы. Они с испугом оглядывали чешуйчатые стены коридоров и выцветшие, шершавые (даже через стекло) картинки. Обеспеченная пара, двое нормально развитых детей – и один слабоумный.
Рассказывали: долго не могли поверить, грешили на врачей, воспитательниц, это они, они дураки, а наш мальчик просто не такой, как все, они ничего не понимают, не все дети одинаковые, может быть, просто что-то?.. Что что-то, милые? – отвечали. Сначала ставили задержку психического развития, как и всем в таком возрасте в таких случаях. Потом поняли, что нет, не ЗПР. Нет, не ЗПР, – отвечали.
Отвечали.
Отвечали.
Отвечали.
Из Ц(центральной) ПМПК направили сюда. Осознание приходило постепенно, тяжело, сначала никак не уживалось в мозгу. Потом стояли в кабинете дефектологов. Отец держался – только дергалась рука, – в горле матери что-то негромко клокотало. Дима ждал в коридоре.