Обернувшись, она увидела миссис Деверо, показавшуюся ей внезапно постаревшей. Большая белая прядь вдруг появилась в каштановых волосах Фрэнсис, словно краска, нанесенная чьей-то безжалостной рукой.
— Я думала, что вы наверху, — заметила Рэчел.
— Я была там, — ответила Фрэнсис, обняв девушку за тонкую талию и прижимая ее к себе, как бы желая разделить с ней горе. — Но я не могла отдыхать.
— Я понимаю вас.
— Он так любил вас, вы знаете это, — сказала Фрэнсис со слезами на глазах. — Вы подарили моему сыну редкое сокровище, и я всегда буду относиться к вам, как к дочери.
— Спасибо вам, — тихо ответила Рэчел.
— Нет, спасибо вам, — подчеркнула Фрэнсис. — Вы сделали Мэтью очень счастливым, моя дорогая. Я никогда не видела его таким, каким он стал, встретив вас. — Она легонько втянула воздух, удерживая готовые хлынуть слезы.
— Он был для меня всем, — созналась Рэчел.
Фрэнсис продолжала, понимая, как тяжело для них обеих то, что она собирается сказать, но считая это необходимым.
— Я знаю своего сына, Рэчел. Он не захотел бы, чтобы в память о нем вы обрекли себя на пожизненный траур. Вы молоды и когда-нибудь полюбите вновь.
— Нет! — воскликнула Рэчел. — Ни за что!
Фрэнсис сочувственно взглянула на нее.
— Я знаю, как глубоко сейчас ваше горе, но со временем оно притупится, — произнесла она, пораженная силой переживаний, которые Рэчел так долго сдерживала. — И тогда вы сможете начать заново строить свою жизнь.
— Жизнь, которой я желала, отнята у меня, — с горечью ответила Рэчел. — И как вы можете говорить, что я забуду это горе? Вы его мать. Разве вы сможете забыть?
Фрэнсис покачала головой:
— Никогда. В моем сердце навсегда останется пустота. Но я это переживу. Я должна пережить — во имя моей семьи, во имя памяти моего сына.
— Как же вы можете думать, что я забуду его? — негодующе спросила Рэчел.
— Я так не думаю, моя дорогая, — объяснила Фрэнсис. — Я вовсе не это имела в виду. Даже не будь Мэтью плотью от плоти моей, я бы сказала, что его трудно забыть. Но вы научитесь хранить его память и продолжать жить.
Рэчел вырвалась из ее объятий и отошла на несколько шагов. Взгляд ее упал на гарсоньерку. Она услышала жалобное подвывание Вагера, верного пса Мэтью. Животное, казалось, понимало, что его хозяин больше не вернется. А до сознания Рэчел стало доходить, что именно общение с ней, а не с кем бы то ни было другим, приносит облегчение несчастной Фрэнсис Деверо.
Но для своей собственной души она не находила облегчения. Она тосковала по Мэтью, она желала его, он был ей необходим. Она проклинала безумных политиканов, неизвестно для чего калечащих человеческие жизни. Она казалась себе опустошенным сосудом, оболочкой, лишенной содержания, швыряемой ветром по прихоти жестокой судьбы. Судьбы, лишь на мгновение позволившей ей погрузиться в глубины любви и безжалостно вырвавшей ее оттуда.
Да, она будет хранить память о Мэтью и продолжать жить с пустотой в сердце. У нее нет выбора. Хотя что за жизнь предстоит ей без человека, которого она по-прежнему безнадежно любит?
— Вы не будете возражать, если я побуду немного в гарсоньерке? — спросила Рэчел, снова взглянув на Фрэнсис.
— Разумеется нет, моя дорогая. Чувствуйте себя как дома, поступайте и ходите, как и куда вам хочется, — ответила та и, словно подавая пример, добавила: — А я вернусь к себе. Я вдруг почувствовала себя совершенно разбитой.
Держась прямо, с поднятой головой, Рэчел пересекла лужайку и направилась к входу в гарсоньерку. Вагер лежал на земле, положив морду на широкие лапы, глаза его смотрели грустно. При появлении Рэчел он поднял голову.
Она присела перед ним на корточки.
— Ты потерял любимого человека, да, мой мальчик? — спросила она, погладив животное по голове. — Так же, как и я.
Вагер тявкнул и, встав, начал тыкаться в Рэчел мордой. Она тоже поднялась и провела рукой по его густой шерсти.
— Пойдем со мной, — позвала она пса, который охотно последовал за нею в дом.
Это была уменьшенная копия главного дома, обставленная со вкусом и чисто по-мужски. Свежий воздух проникал сквозь открытые окна, домик содержался так, словно Мэтью мог вот-вот вернуться. Кипа газет лежала на письменном столе в комнате, по-видимому служившей ему кабинетом. Рэчел никогда прежде не бывала здесь, не желая нарушать уединения, в котором порой так нуждался ее возлюбленный, и сейчас осматривалась с любопытством, смешанным с печалью.
Войдя в комнату в сопровождении собаки, Рэчел приблизилась к письменному столу красного дерева. Она отодвинула кресло, в котором когда-то сидел Мэтью, и провела рукой по кожаной спинке. Затем она уселась в это самое кресло, вперив взгляд в деревянную поверхность стола. С одного краю красовались небольшие медные часы, рядом с ними чернильница с набором перьев. На полированном деревянном подносике высилась аккуратная стопка бумаги. Каждый листок украшала затейливая готическая буква «Д» — Деверо. На другом конце стола Рэчел заметила ящичек для сигар, также красного дерева. Она приподняла крышку и вытащила одну сигару — тонкую кубинскую сигару, именно их предпочитал Мэтью.
Она понюхала ее, и аромат табака напомнил ей, как любил он выкурить сигару после обеда или во время игры в карты. Или когда они вдвоем прогуливались по плантации.
— Кто здесь? — раздался мужской голос.
От неожиданности Рэчел разломила сигару пополам. На какую-то долю секунды у нее мелькнула безумная надежда, что это Метью, явившийся, чтобы посмеяться над траурной церемонией, продемонстрировав всем, что он жив-здоров.
Увы, через минуту она претерпела горькое разочарование: в комнату вошел Ахилл.
— Простите меня, мадемуазель, — извинился он. — Я услышал шум и подумал… — Его голос пресекся.
Рэчел пришло в голову, что, возможно, Ахилла посетила та же самая фантазия, что и ее самое.
— Я просто хотела осмотреть место, где он жил, — объяснила она.
— В таком случае, я оставлю вас, мадемуазель, — Ахилл направился к двери и внезапно обернулся: — Мы все оплакиваем эту потерю, мисс Рэчел.
Он подошел к ней ближе, и Рэчел увидела, что в его добрых карих глазах блестят слезы.
— Peut-йtre[28], будь я с ним, он был бы жив сейчас.
— Вы никак не смогли бы предотвратить этого, Ахилл, — утешила его Рэчел. — Мэтью был человек решительный, и кто-то заставил его заплатить за эту решительность.
Рэчел взяла со стола серебряный нож для резки бумаги и, поколачивая его на ладони, впилась в него мрачным взглядом.
— Если бы я только могла найти людей, совершивших это, уж я бы отплатила им за нашу боль. Бог свидетель, — добавила она с ледяной решимостью, — я бы с радостью заставила их страдать за то, что они сделали с ним!
Ахилл одобрительно кивнул:
— Я тоже, мисс Рэчел.
Она положила нож на место и заверила его:
— Я ничего не нарушу здесь, обещаю вам.
— Я понимаю, — сказал он, слегка склонив голову, и вышел, оставив ее наедине с ее мыслями. И с собакой.
Еще несколько минут Рэчел сидела у стола, уставившись в пространство. Затем поднялась и начала медленно обходить комнаты первого этажа, рассматривая каждую вещь, принадлежавшую Мэтью. Его начищенные ботинки, его книги, его резные шахматы, стоящие в том порядке, в каком он их оставил, и словно ожидающие, чтобы он продолжил прерванную игру.
— Пойдем наверх, Вагер.
Она подошла к двери в спальню и остановилась. Дверь была заперта, ключ торчал в медном замке. Вагер с шумом втянул в себя воздух и, поскуливая, оперся лапами о дверь.
Глубоко вздохнув, Рэчел повернула тяжелый ключ и переступила порог.
Дух Мэтью царил в этой комнате. Он сразу окружил Рэчел, заключил ее в ласковые объятия. Рэчел готова была поклясться, что пес испытывает то же, что и она, судя по тому, как моментально он улегся у кожаного кресла, словно ожидая прихода хозяина.