Вдруг над головой просвистел камень и упал около воробья. Воробей умолк. Стало тихо. Виталий Михайлович догадался: это развлекается фашист. Он остановился, оглянулся.
— Оглядываться запрещено! — крикнул гитлеровец и замахнулся камнем на Глухова. Но почему-то не бросил.
«Оглядываться запрещено!» Почему люди не любят, когда на них оглядываются?.. Наверное, боятся, чтобы их вдруг не увидели такими, какие они есть на самом деле...»
Виталий Михайлович вспомнил, что за эту привычку — оглядываться — ему доставалось еще в детстве.
— Не оглядывайся, — поучали его.
— Но я же не успел рассмотреть, — оправдывался он.
— От этого не умирают... А оглядываться неприлично.
— Почему?
Никто не мог ответить.
И вот снова: «Оглядываться запрещено!» Иначе — камень в голову или пуля?
Виталий Михайлович поравнялся с домом, в котором раньше была аптека. Стерильная чистота, тишина, запах лекарств... Теперь ничего этого нет. Теперь здесь офицерский клуб-кафе. Из открытых окон выплескиваются звуки музыки.
Глухов ускорил шаги. Скорее бы миновать это заведение.
— Виталий Михайлович?! — выпорхнул вместе с музыкой из раскрытого окна женский голос.
Ну конечно же это Зена. Зена Мудрык. К чертям! Оглядываться запрещено! И он не будет оглядываться. Не будет хотя бы потому, что это Зена Мудрык.
Однако не успел Виталий Михайлович приблизиться к дверям бывшей аптеки, как навстречу ему, цокая каблуками, поблескивая золотой цепочкой на открытой шее, выбежала Зена. Это была та самая Зена, с которой три года назад он писал свою «Мавку».
...Тогда Зена Мудрык училась в театральном училище, грезила большой сценой.
Виталий Михайлович уже не помнит, как она узнала, что ему нужна натурщица для Мавки-русалки[1]. Она сама пришла к нему в студию, без всякого стеснения разделась, спросила, где ей нужно стать и какую выбрать позу. Она быстро вошла в свою роль, словно век прожила в лесных чащах. Перед Виталием стояла целомудренная, только что разбуженная весною и свирелью Лукаша Мавка. Держалась естественно, природно, как ивняк над озером, как лилия на тихом плесе. Она не позировала, а жила в той лесной сказке.
Зена аккуратно приходила на все сеансы. Коллеги Глухова видели в этом нечто большее, нежели любовь к искусству. Но когда картина была закончена, он только один раз случайно встретил натурщицу в городской картинной галерее, где была выставлена «Мавка». Зена поздоровалась и здесь, на людях, впервые застеснялась. Застеснялась не его, а тех любопытных взглядов, что при нем разглядывали ее тело, защищенное едва приметной прозрачной кисеей, застеснялась тех восторженных слов, которые услышала вроде и не о себе и все же о себе.
Вскоре грянула война. Виталий Михайлович не смог эвакуироваться — у жены начались роды. Чтобы спасти от голода больную жену и ребенка, он продал на рынке все, что можно было продать. Не продал только свою любимую картину «Мавка».
Однажды всезнающая бабка Тодора подстерегла его на лестнице и шепнула:
— А ваша русалка всплыла... Немецких офицеров ублажает...
— Вранье! — возмутился Глухов.
— В каждом вранье есть доля правды, — обиженно сказала бабка Тодора.
Убедившись, что Зена и в самом деле работает в офицерском клубе не то певицей, не то переводчицей, а может быть, как говорила бабка Тодора, обыкновенной шлюхой, Виталий Михайлович понес на рынок и «Мавку». Понес с каким-то отвращением к этому красивому телу, которое стало товаром. А товар — это уже не искусство, он продается и покупается.
И все же с полдороги вернулся.
Он стал копировать ненавистную «Мавку», которую теперь называл болотной русалкой, и относил на рынок копии. Рисовал на мешковине, на обратной стороне клеенок... Но сколько ни сбывал обесцененную наготу, в сердце оставались неотмщенная боль и щемящий стыд. Он ловил себя на том, что и копируя не может оставаться равнодушным к этой красоте.
Мавка-Зена начала повсюду мерещиться ему. Что бы он ни писал, во всем проглядывала она. Ее выражение лица, ее осанка, взгляд. А когда жена с ребенком поехали в пригородное село к отцу и Виталий Михайлович остался один, она неотступно следовала за ним везде.
Он перестал копировать «Мавку», спрятал ее в кладовой. Но это не помогло. Ночами Мавка-Зена выходила из кладовой и бродила по дому. Приближалась к постели, соблазнительно покачивала бедрами, говорила с упреком: «Вы, Виталий Михайлович, не лучше меня. Между нами только и разницы, что я продаю себя, а вы торгуете мною. Даже не продаете — торгуете, так как я позировала для вас бесплатно...»
Оставалось последнее — продать и оригинал. И вот он снова несет свою «Мавку» на рынок. Только, наверное, сегодня нужно было идти другой дорогой...