В Рахове Чеслав Трепета почтительно попрощался со всеми, пожелал хорошей дороги и вышел из автобуса. Подойдя к окну, около которого сидел Лесь, сказал:
— Будь здоровым и счастливым, горе мое.
Не оглядываясь, он степенно зашагал от автобусной остановки. Лесь даже не успел поблагодарить его за добрые слова.
Перейдя мост, Трепета повернул налево, остановился перед памятником Олексы Борканюка, снял шляпу и на какое-то мгновение замер в безмолвной почтительности. Затем, не надевая шляпы, подошел к каменной церквушке, подал нищему милостыню, перекрестился и исчез в темном дверном проеме церкви, словно в пещере.
Лесь, наблюдавший за стариком из автобуса, заерзал в кресле.
— Давайте остановимся и в Рахове, и в Ясинях, — сказал он робко. — Кто знает, когда мы еще сюда приедем...
Мать с отцом переглянулись, пожали недоуменно плечами.
— Ладно, будь по-твоему, — вздохнул Василий Артемович. — И в самом деле, придется ли еще когда-нибудь полюбоваться такой красотой.
...Лесь чувствовал себя настоящим туристом. За плечами рюкзак, в правой руке, как и у Трепеты, палка, на голове — гуцульская шляпа, приобретенная в Хусте.
— Папа, а кто такой Олекса Борканюк? — спросил он, когда поравнялись с памятником.
— Герой, такой же, как, скажем, Ковпак.
— Его фашисты убили?
— Венгерские фашисты-хортовцы.
— Вся земля в памятниках, вся земля в могилах, — горестно вздохнула Ксения Ивановна.
Над раховской котловиной нависло темное облако. Упали первые капли дождя. Нужно было думать об убежище.
В гостинице Петрикам не повезло: отдельные номера были заняты. Им предложили поселиться в разных комнатах. Ксения Ивановна сразу же сникла. Во Львове, Ужгороде, Мукачеве и даже в Хусте у них всегда был отдельный номер со всеми удобствами. А тут — на́ тебе...
— Я могу дать вам адрес одного хорошего хозяина, — сказала девушка-администратор. — Это совсем близко. Там вам будет удобно. Не пожалеете.
Дождь лишь немного поморосил и кончился. Стояла теплая предвечерняя пора.
Петрики быстро добрались до нужного им дома, вошли во двор. Усадьба прижималась к горной крутизне. Дом, хлев — все было добротное, хотя и деревянное. Пахло живицей, сеном, овечьей шерстью. За высоким дощатым забором шумела Тиса.
Петриков никто не встретил. Василий Артемович толкнул дверь, и она с тихим скрипом открылась.
— Есть ли кто дома? — крикнул он.
Никто не отозвался.
Петрики присели на топчан, который стоял на длинной, во всю стену, веранде. За все время путешествия по Закарпатью они впервые почувствовали себя так, будто после долгих странствий наконец-то очутились дома. Все казалось им родным, только немного забытым.
Вскоре появился хозяин. Это был Чеслав Трепета.
— Что за люди? Не ограбить ли намерились? — пошутил он и развел руками. — Йой, боженьку, кабы ж то я ведал, что вам нужен ночлег, разве ж я не привел бы вас к себе сразу... Прошу в хату. С дороги вам нужен отдых. А я еще похлопочу. Слышите, как тоскливо трубит Тиса? Это перед большой водой. Река всегда предвещает, когда в горах собирается дождь. Так что я должен перетащить сено с горы под навес.
Трепета завел Петриков в просторную светлицу. У Леся загорелись глаза. Это же настоящий музей!
У глухой стены на длинной, через всю комнату, жерди висели шерстяные коврики, разукрашенные сардаки, старинные пояса... Все это сохранилось от дедов-прадедов и давно пережило своих хозяев. На громоздком, похожем на небольшой контейнер шкафу, на треугольном столике под божницей, на подоконниках — всюду стояли резные деревянные изделия, расписанные глиняные горшки, топорики, дудки-флояры. В темном углу божницы столпились святые, нарисованные на тесаных досках без оправы. На иконах — ни цветов, ни рушников. Но окна были обрамлены яркими вышитыми рушниками — почтение и уважение солнцу, свету. Около божницы стояла высокая, почти под потолок, белокорая трембита. Только электрическая лампочка над столом и радиоприемник на старенькой скамеечке говорили о сегодняшнем дне, делали светлицу современной.
Лесь засмотрелся на трембиту.
— Вот управлюсь с сеном — погудим, — сказал хозяин. — Я когда-то был файным трубачом... И сыновей научил...
Лесю не терпелось поскорее услышать эту живую, как сказал старый гуцул, трембиту. Он закрыл глаза и увидел Трепету и его сыновей. Стоят посреди двора с поднятыми к небу большими трембитами и трубят, трубят. Солнечными лучами далеко-далеко до самых гор летит жалобный женский стон...