— Давайте я помогу вам перенести сено, — обратился Лесь к старику.
— Зачем тебе утомляться, горе мое? Пока сползешь с крутизны под тяжестью, так и хребтина треснет.
— Ну что вы. Мы и в самом деле вам поможем, — сказал Василий Артемович.
— Йой, людоньки! Разве я нанимал вас для работы! Срам от соседей будет.
— Ничего, ничего. Нам даже полезно размяться. Целыми днями баклуши бьем, — улыбнулся Василий Артемович.
— Ну, тогда снимайте свои тендиты и одевайте мои полотняные кошулечкы. — Трепета достал из шкафа две белых, как березовая кора, сорочки. — Не брезгуйте. Это чистые кошулечкы, ненадеванные.
Вскоре старый гуцул повел своих помощников на кручу. Все трое были в белых сорочках, простоволосые, с ряднами на плечах.
Из-за леса с верховья Тисы на Раховскую котловину наползали черные тучи.
Чеслав Трепета охапками складывал сено на раскинутое рядно, стягивал в узел, взваливал душистую тяжесть на плечи и шлепал босыми ногами по горячим камням к дому.
Лесь не отставал от хозяина, старался во всем подражать ему. Даже разулся. А вот дородный Василий Артемович после третьего захода уже еле держался на ногах. Но передохнуть стеснялся. Нет, не смог бы он вот так работать день за днем, год за годом. Что-нибудь изобрел бы, чтобы не тащить на себе этот груз.
— Сколько же вам, Чеслав Олексович, лет? — поинтересовался он, сбросив очередную охапку сена под навес.
— Наступающим летом должно бы исполниться восемь десятков.
Василий Артемович заметил, что Трепета почему-то не сказал «исполнится», а сказал «должно бы исполниться».
— А вы еще хоть куда.
— Да колупаюсь кое-как.
— А где ваша семья?
— Йой, человече... Сейчас такие времена пошли... Запанствовала моя семья, запанствовала... Хозяйка в горах роскошничает, курорт себе там нашла, а сыновья мои на новые усадьбы подались... Так что должен я теперь один хребет гнуть.
...С сеном успели управиться до дождя. И хотя усталость валила с ног, Трепета не забыл своего обещания. Вынес из дома трембиту, подозвал Леся:
— Айда наверх. Там звончее будет.
Они взобрались на крутой уступ. Внизу, вытянувшись вдоль Тисы, раскинулся Рахов. Тучи уже закрыли вершины гор.
Трепета поднял к потемневшему небу белый ствол трембиты.
— Слушай, хозяйка моя! Слушайте, сыны мои! До вас трембитаю!..
И затрубил, застонал, отдавая всего себя белокорой трембите. Вдруг покачнулся, начал приседать на теплые камни.
— Не бойся, это еще не смерть моя, — сказал испугавшемуся Лесю. — Вот упадет дождь — и я подымусь...
И упал дождь. И поднялся старый гуцул и стал осторожно спускаться с горы, словно с неба.
Когда разразился настоящий ливень, хозяин и Петрики уже сидели за столом, ели домашнюю солонину, картошку в мундире и запивали холодным кислым молоком.
— Сам пан бог послал мне вас, — сказал Трепета, посыпая горячую картошку солью. — Один бы я не управился с сеном. Погнило бы, и мекала бы на меня моя скотинка...
Три дня не утихал дождь. Тиса неистовствовала: грохотала камнями, волокла тяжелые колоды, ветвистые ели и разрывала ими глинистые берега, сотрясала мосты.
Чеслав Трепета как мог занимал гостей. То рассказывал о своей молодости, о своих путешествиях по белому свету, то играл на флояре. И все сокрушенно поглядывал в окно на небо, будто не Петрикам, а ему самому непогода оборвала приятное путешествие.
...На третий день после обеда Петрики, несмотря на дождь, решили ехать дальше.
Трепета добыл у соседей для них три зонтика. Сам до автобусной остановки шел сбоку, не прячась от дождя.
Когда усадил Петриков в автобус, вынул из-за пазухи флояру, протянул Лесю:
— Возьми на память, горе мое... Это не магазинная — сам вырезал.
Из диспетчерской выбежал водитель. Это был тот самый Юстим, с которым Петрики ехали до Рахова.
— Ты ж, Юстыме, береги моих, — сказал ему Трепета.
— Да уж поберегу, вуечку, поберегу.
...Всю дорогу Юстим был внимателен к Петрикам, следил, не заливает ли их из окон дождем, при каждом удобном случае заговаривал, развлекал, а Леся усадил около себя, на раскладном креслице.
— У хорошего хозяина были. Теперь мало таких осталось. Сколько он доброго сделал за свой век! Все ему удавалось. Видели его усадьбу? Видели его сокровища?.. Жаль, что некому это наследство передать. Давно осиротел вуйко. Горе ему, одинокому...
Лесь удивленно посмотрел на водителя:
— Но ведь у него есть жена, сыновья?
— Это он так говорил?
— Да.
— Э-э, он всем говорит о них как о живых. А они погибли еще в войну. Хозяйку застрелили в горах, когда она к Борканюковым хлопцам ходила с вестями, а сыновей-партизан хортовцы посекли под Хустом саблями. Да так посекли, что нельзя было узнать. Там и похоронили их в братской могиле... Вот вуйко летом и зимой каждый месяц и ездит теперь туда, ремонтирует, как он говорит, усадьбы своим хлопцам...