Сваты закурили, выбрались из-за стола, пошли в сад.
Вечерело. В курортном парке играла музыка. Неподалеку за деревьями прогромыхала электричка. Около пруда кто-то выстрелил из ракетницы, красный мигающий огонек долго змеился вверх, а потом так же долго падал в потускневшем небе.
— Оно, может, и не следовало бы мне идти в горы, — вздохнул Тернюк.
— Да чего там, сват. Следует. Если, говоришь, никогда не был в горах — следует.
— А и в самом деле не был. В войну мы, правда, перевалили через Судетские или Рудные горы, но ехали на машинах, к тому же ночью...
Они присели на лавочку, начали рассказывать друг другу боевые эпизоды, кто где воевал...
Вернулись в дом, когда уже совсем стемнело.
В просторной, ярко освещенной прихожей Иордан и Олекса упаковывали рюкзаки. Касьян Маркович пересчитал — пять. Значит, есть и для него!.. Значит, он все же идет в горы! Но, чтобы окончательно убедиться в этом, спросил:
— А где ж мой?
— Вон тот, — показал Олекса на рюкзак, стоявший в углу. — Подыми, не тяжеловат ли?
— Пусть будет как у всех. У меня еще хватит силенок.
— Будет, папа, как у всех. Иди отдыхай.
Марина при свете настольной лампы штопала шерстяные носки. Лицо было затемнено. «Это она специально выключила верхний свет, чтобы лицо не выдало, как ей не хочется отпускать меня в горы», — подумал Касьян Маркович.
Ему стало жаль жену. Он понимал ее настроение.
— Береги ноги и поясницу от сквозняков, — буркнула жена.
— Какие там сквозняки?
— Ну, от ветра... И ночами, смотри, не перемерзай...
Марине хотелось предостеречь мужа от всех опасностей. Она была недовольна его затеей. В его ли годах карабкаться в горы? К тому же всю зиму нездоровилось: то почки беспокоили, то травмированная еще в войну нога, то проклятый радикулит. Что поделаешь — годы... Марина их тоже на себе чувствует: пока взберется на четвертый этаж, сердце гудит как колокол. Муж, правда, на сердце не жалуется, но и оно отслужило у него уже полвека, об этом тоже не следует забывать...
Когда Касьян Маркович улегся в постель, в комнату вошел Олекса. Принес походную одежку и обувь.
Статный, плечистый, бородатый, он казался ему сказочным богатырем. И Касьян Маркович невольно почувствовал себя рядом с сыном совсем беспомощным. Вот о нем все заботятся, снаряжают, предостерегают, дают советы — как маленькому. Как маленькому?.. А может, как старому, на которого уже нельзя положиться?..
— Не переживай, сынок. Я не подведу...
— Знаю, папа. Через пять часов выходим. Не проспать бы.
— Не беспокойся. Я не просплю.
— Только не буди среди ночи, как бывало, — улыбнулся Олекса.
Это он вспомнил давнее. Во время летних каникул, в выходные дни они часто ездили с отцом на велосипедах к Днепру на рыбалку. Отец никогда не просыпал раннего клева. Поднимался почти среди ночи и тормошил его, спящего: «Подъем! Вставай, лежебока!» Боже, как не хотелось тогда вставать!..
— Спокойной ночи, папа...
— Спокойной ночи, сынок...
Касьян Маркович лежал с закрытыми глазами и думал о горах. Надо же, прожил, считай, жизнь, а на вершины гор смотрел только снизу... Хотя нет, один раз ему все же пришлось перевалить через горы. Это было в самом конце войны, в ночь с восьмого на девятое мая...
Танковая бригада 1-го Украинского фронта, в которой он служил, после беспрерывных тяжелых боев остановилась севернее Дрездена, на западном берегу Эльбы.
Мутная река несла раздувшиеся трупы в немецких мундирах, земля содрогалась от взрывов, но на обгорелом скелете рейхстага уже целую неделю развевался красный победный флаг.
Они ждали объявления о конце войны...
Но в ночь с восьмого на девятое мая снова прозвучала команда:
— По машинам!
Их бригаду бросили на помощь восставшей Праге. В ту ночь Касьян Тернюк и перевалил через горы. Были это Судетские или Рудные горы (они соседствуют), он точно не знает и до сих пор. Сразу не поинтересовался, а потом после победы этот эпизод просто затерялся в вихре послевоенной жизни.