— А почему бы вам не возвратиться сюда навсегда? Работа и здесь нашлась бы.
— Это конечно, нашлась бы. Почему бы нет? Теперь этой работы повсюду столько, что не человек за ней гоняется, а она за ним. Было бы здоровье. Но нам с мужем еще нельзя ехать сюда... Он председатель колхоза, а я старший агроном. Куда ж здесь подашься, когда набрался всяких обязательств, как майская пчела перги. Стыдно посреди дороги убегать от людей, которые тебе верят. Так ведь?.. А дороге той нет конца. Хлеб растить — это то же, что и учительствовать: о себе думать некогда. За теми хлопотами обо всем забываешь... Да и приросли мы уже там, к людям тамошним привыкли, жаль расставаться. Есть и еще причина... — Женщина засмотрелась на горы и продолжала говорить, уже будто обращаясь к ним: — И все же сердцем я здесь. Верите, стоит там услышать по радио что-нибудь о наших горах — и уже надо мною словно курлычут перелетные гуси-лебеди, зовут лететь с ними, а я сижу со связанными крыльями и не способна полететь в свой теплый край... Иногда слышишь: ну что там хорошего, в тех горах? Там только сердце надрываешь, карабкаясь на крутизну. Ой, разве ж тот, кто так говорит, что-нибудь понимает? Знает ли он, от чего надрывается сердце?.. Ничто, наверно, так не привязывает к себе, как горы. Может быть, еще море...
— И степь, — сказал Тернюк.
— Ну, может быть, и степь, — тепло усмехнулась женщина. — Я понимаю: каждому свое дороже всего. Так и должно быть. Не зря и в песне поется, что родина берет начало от материнского голоса, от родного порога, от друзей детства, какой-нибудь елки или березы... И всю жизнь эти первые признаки остаются незаменимыми. Так и должно быть. Ведь если бы человек не прирастал сердцем к той земле, где он родился, опустело бы, наверно, полсвета, а на другой половине топтались бы друг по другу от тесноты...
В Болехове несколько пассажиров вышло. Тернюку и агроному нашлось место, и теперь они, не наклоняясь к окнам, могли любоваться приближающимися горами.
— Откровенно говоря, мне, как агроному, степь тоже нравится — есть где развернуться, — связывая оборванную нить разговора, раздумчиво сказала женщина. — А сердце рвется к родным горам. И к здешним людям... Вы только не подумайте обо мне дурно, не осудите меня. Вам тоже, вот увидите, придутся по душе наши горы и здешние люди. Конечно, несколько по-иному, нежели мне, здесь рожденной. Ведь как поется в песне:
Не слышали такой спиваночки?
— Этой не слышал.
— Да их все не услышишь: у нас их — как потоков в горах.
Женщина прислонилась лбом к стеклу и надолго умолкла. Думала, наверно, о чем-то давнем и печальном. Может, вспомнила, как когда-то совсем маленькой покидала горы, прощалась с ними, а они лепетали-плакали своими потоками...
Тернюк не докучал соседке разговорами. Молча смотрел в окно на горы.
По обе стороны дороги все чаще встречались перелески, все стремительней бурлили под мостиками ручьи и речушки.
Автобус начал взбираться на крутой подъем к Вышкивскому перевалу. Вскоре должно было показаться австрийское — еще с времен первой мировой войны — кладбище, с каменными, вросшими в землю крестами, рядом — старый покрашенный известью бункер. Это на самом перевале, вправо от дороги. Потом пойдет спуск — до Торуня. А им необходимо выйти немного раньше, не доезжая до Торуня километра два-три, около какой-то опустевшей усадьбы, перед «карантинным» шлагбаумом. Отсюда, влево от дороги, и нужно искать тропинку к Синевирскому озеру. Так их проинструктировали.
Роман Иордан, увидев кладбище, подошел к водителю:
— Нам бы выйти перед Торунем. Там, где года два назад был какой-то «карантинный» шлагбаум. Знаете, где это?
— Знаю, — утвердительно кивнул водитель. — Там действительно два года назад останавливали ящура. Я здесь езжу десятый год и каждую холеру здесь знаю.
— Так высадите нас там?
— Обязательно. Если уж подобрал, то должен и высадить.
Они вышли из автобуса, столпились на обочине дороги.
Вокруг неподвижными волнами громоздились горы. Пахло разомлевшими травами. Где-то неподалеку вызванивал ручеек. Трещали кузнечики.
Касьяну Марковичу никуда не хотелось идти отсюда. Разбить бы где-нибудь здесь палатку и хотя бы передневать. Ведь они уже в горах!
Но Роман Иордан считал, что им следует пройти до опустевшей одинокой усадьбы на пологом склоне и уж там сделать кратковременный привал. Может быть, кому-нибудь нужно переобуться или поудобнее приладить лямки рюкзака. Там они еще раз сориентируются по карте, куда им идти, и тогда уже «пусть легким покажется путь», как говорил Прокоп Шуляк.